Выпив чашку горячего ароматного напитка, девушка почувствовала, что голова ее немного прояснилась, а весь организм будто наполнился жизненной энергией.
«Так, теперь нужно срочно звонить Валентину, – приняла решение Снегирева, листая маленький черный блокнот. – Он, скорее всего, еще в больнице».
– Алло, – отозвались на том конце после третьего гудка.
– Валь, привет, это Галя…
– Привет! – обрадовался Валентин. – Ну, рассказывай… Поговорила с Игорем?
– Да, – не смогла сдержать вздоха Снегирева. – Только это не телефонный разговор. Ты сейчас где?
– Вообще-то пока в больнице, но уже собирался когти рвать. Нет, серьезно, – зачастил парень. – Уже даже чашки с ложками упаковал… И с врачами договорился… Эй, ты там не уснула?
– Я тут, – откликнулась девушка. – Валь, приезжай ко мне… пожалуйста.
К приходу Валентина Снегирева решила навести порядок. Просто когда чем-то занят, время обычно бежит быстрее. Когда все вещи были разложены по местам, пыль вытерта, а посуда перемыта, Галина заглянула в шкафчик, где у них с мамой обычно лежали конфеты и всякие сладости, и, не увидев ничего подходящего, решила сбегать в булочную за тортиком. Вырвав из тетрадки листок, она написала записку: «Валентин, дверь открыта, входи. Я вернусь через пять минут. Галя». Свернутый в несколько раз листок девушка засунула за кнопку звонка. Конечно, обнаружь эту записку Марина Николаевна, она бы ей устроила! Но мама редко возвращалась с работы раньше семи, а заставлять Валентина торчать под дверью Снегирева не хотела.
В кондитерский отдел стояла очередь, человек шесть, и, как назло, почти все покупали так называемый весовой товар, а не штучный. Одна бабулька набрала огромный, с верхом пакет карамелек, причем каждого сорта – а в ассортименте имелось не меньше десятка разных наименований – по сто граммов. Поэтому в магазине Галина провела минут двадцать, не меньше. Поднявшись на свой этаж, девушка не обнаружила оставленной ею записки.
«Значит, Валентин пришел, – решила она, но тут же явилась другая, тревожная мысль: – А вдруг воры забрались? То-то обрадовались, прочитав, что дверь открыта!»
Она осторожно шагнула в прихожую.
– Валь… Ты здесь? – тихо позвала Снегирева.
– Привет! – появился из кухни улыбающийся Валентин. – Ты всегда такие записочки прикольные оставляешь?
– Нет, – покачала головой Галя. – Первый раз.
– А я тут похозяйничал немного, ты уж извини… – На лице Валентина появилось смущение. – Чаю себе сделал. Ничего?
– Как же ты одной-то рукой? – удивилась Галя, покосившись на загипсованную и по-прежнему торчавшую на подпорке руку Валентина.
– А, – беззаботно махнул тот здоровой рукой. – Я уже привык.
– Вот торт к чаю купила, – улыбнулась Снегирева. – «Медовый». Любишь?
– Я вообще сладкоежка, – признался Валентин.
– Тогда мой руки… вернее, руку и садись за стол, – приказала хозяйка.
– А настроение, я смотрю, у тебя ничего, – смерив девушку внимательным взглядом, заметил Валентин. – А то, когда утром позвонила, я даже перепугался. Такой у тебя голос был… Покидал в рюкзак пожитки и…
– Спасибо тебе, Валь, – перебила Снегирева. – Спасибо, что приехал. Это я так, бодрюсь. Или, как говорит моя мама, сохраняю хорошую мину при плохой игре. Дела у меня хуже некуда.
– Что он сказал? – вмиг посерьезнел Валентин, отодвинув от себя тарелку с тортом.
Выслушав короткий, сбивчивый рассказ Галины, Валентин сурово сдвинул брови.
– В общем, так, – тихо, но решительно произнес он. – Никакой операции не будет, так и знай…
– А как же… – влезла было Снегирева, но парень мягко попросил:
– Не перебивай. Дай я договорю, а все вопросы потом задавать будешь.
Девушка покорно опустила голову.
– И не слушай того, кто скажет, что аборты на ранних сроках не опасны. Это все чушь. Опасны, и еще как. Я таких ужасов от маминой подруги наслушался… Она это не мне, конечно, рассказывала, а маме, но я все слышал. Между прочим, я за прошлое лето десять тысяч заработал. – Резко сменил он тему. – На стройке мужикам помогал… Так что, ты не думай, голодными не останемся…
– Не поняла, – снова вклинилась Галина. – Это что ж получается…
– То и получается, – не дослушал вопроса Валентин, – что нам с тобой надо расписаться. У ребенка должен быть отец. А об этом поэте своем забудь. Не стоит он твоих слез…
– Да я, как видишь, и не плачу, – вскинула голову Снегирева. – Только мне кажется… Ты, Валь… Ты очень хороший, но я… Я просто не могу так с тобой поступить…
– Как? – поднял брови парень. – Я понимаю, ты сейчас начнешь говорить, что мы почти незнакомы, что ты меня не любишь, и все такое… Но, знаешь, по-моему, у нас с тобой вполне нормальные отношения, дружеские. Вообще, на мой взгляд, для семейной жизни главное уважение, а не любовь, что бы там ни говорили. И потом, кто знает, может, ты меня и сможешь полюбить, когда узнаешь получше…
– Но тебе-то это все зачем? – снова не удержалась Снегирева. – Чужой ребенок… Связывать себя на всю жизнь… Ты ведь меня тоже не любишь, Валь?
– Кто тебе это сказал? – Валентин кинул на девушку быстрый, внимательный взгляд. – Ты мне очень нравишься. Не знаю, как тебе, а мне, например, плевать, что я ниже тебя ростом…
– Да при чем тут рост! – не смогла сдержать улыбки Галина. – Разве в этом дело? Да если я соглашусь на твое… предложение, то буду чувствовать себя последней сволочью. Понимаешь?
– Нет, не понимаю, – уставился в окно Валентин.
– Хотя я, конечно, тебе очень благодарна, – пропустив замечание парня мимо ушей, призналась она. – Я таких людей еще не встречала… И не встречу, наверное, никогда… Валь, – резко подняла голову Галина, – а сколько тебе лет?
– Столько же, сколько и твоему Игорю, – сквозь зубы процедил Валентин. – А может, я и постарше буду, потому что в первый класс с семи лет пошел. Короче, мне уже семнадцать. В этом году школу заканчиваю. А насчет армии ты не беспокойся, с маленькими детьми отсрочку дают… И закон недавно новый вышел, чтобы с четырнадцати лет жениться можно было. Ну, в особых случаях. Но наш с тобой случай как раз и есть тот самый, особый. Тебе четырнадцать-то есть? – поднял на Снегиреву строгий взгляд Валентин.
– Пятнадцать через месяц исполнится, – слегка опешила та.
– Ну и все, – пожал здоровым плечом Валентин. – О чем ты тогда переживаешь?
– А что мы маме моей скажем? – изменившимся голосом спросила Галина.
Валентин был так уверен в своей правоте, с такой неподдельной искренностью приводил доводы, что Галина вдруг почувствовала себя совсем маленькой и беззащитной. Захотелось полностью довериться кому-то… Нет, это вовсе не означало, что у нее появилась потребность переложить ответственность на чьи-то плечи. Просто в эту секунду Снегирева с предельной ясностью осознала, что есть на свете человек, которому совсем не безразлична она сама и все ее беды, и человек этот готов подставить ей свое, пусть еще совсем не окрепшее плечо.