На авансцену вышел констебль Оутс и зачитал официальный рапорт, связанный с обнаружением тела. Потом коронер вызвал Себастьяна Пэриша, который как ближайший родственник опознал тело. Все, кто видел, как он сыграл в нашумевшем фильме сцену опознания в суде, сразу же вспомнили и этот эпизод, и эту картину. Честно говоря, Кьюбитт так и не смог определить, играл ли сейчас Пэриш или демонстрировал исключительно собственные эмоции, тем более тот как-то сказал, что вызвать бледность на лице не так уж трудно – главное, создать в своем воображении подходящую стрессовую ситуацию и поверить в нее. Поэтому Кьюбитт не мог не задаться вопросом, что в действительности думает его приятель об этом деле и так ли глубоко скорбит о безвременной кончине кузена, как ему, Кьюбитту, представляется. Тем временем Пэриш начал давать свидетельские показания и, хотя говорил, казалось, очень негромко, его слова разносились по всему залу, достигая самых отдаленных его уголков. Когда же описывал странные и ужасные обстоятельства смерти кузена, его голос зазвучал настолько проникновенно, что две или три леди преклонного возраста полезли в сумочки за носовыми платочками. Необходимо заметить, что в утро дознания Пэриш надел серый костюм, белую рубашку с черным галстуком – и как всегда выглядел великолепно. Это также подметили все присутствующие, и неудивительно, что в зале полыхнули несколько блицев фотокамер – Пэриша, разумеется, фотографировали.
Следующим на свидетельское место вызвали Кьюбитта, который подтвердил показания Пэриша.
Затем настала очередь мисс Дарры, которая, в отличие от предыдущих свидетелей, не испытывала, казалось, в присутствии коронера и жюри никакого дискомфорта и держалась вполне естественно, если не сказать раскованно. Похоже, вся эта процедура вызывала у нее самое неподдельное любопытство и живой интерес. Коронер спросил, не вспомнила ли она что-нибудь такое, о чем не упомянула при первом интервью, и не может ли как-то дополнить показания предыдущих свидетелей.
– Ничего нового я припомнить не могу, – заявила мисс Дарра, – а все, что знала и видела, сообщила доктору Шоу. Когда же констебль Оутс на следующее утро после инцидента вновь начал задавать мне вопросы, я слово в слово повторила ему все то, что рассказала ранее. Ко всему вышесказанному могу лишь добавить, что небольшая ранка от стрелки «дартс» на руке мистера Уочмена, на мой взгляд, не имеет ничего общего с этой смертью.
– Почему вы так думаете, мисс Дарра? – спросил коронер, предоставив таким образом некоторую свободу для выражения собственного мнения.
– А потому что это был всего лишь укол стрелки, которую к тому же достали из совершенно новой упаковки. И мне представляется, что столь ничтожная травма не могла причинить серьезный вред даже ребенку, не то что взрослому. Как говорил ранее мистер Пэриш, мистер Уочмен боялся вида собственной крови, и я наблюдала именно испуг и не более того. А вот потом ему стало плохо по-настоящему.
– Когда вы заметили изменения в его состоянии?
– Позже.
– После того, как он выпил бренди?
– Ему или сразу стало плохо после этого, или чуть позже.
– Он выпил бренди после того, как мистер Помрой обработал ранку йодом?
– Да, мне так показалось.
– А в остальном вы полностью согласны со словами предыдущих свидетелей?
– Полностью.
– Благодарю вас, мисс Дарра, вы свободны.
Потом на свидетельское место вышла Децима Мур. Выглядела она не лучшим образом, но рассказывала о произошедшем твердо и уверенно. Когда же девушка начала говорить об инциденте с бренди, коронер остановил ее. Интересно, что, прежде чем задать очередной вопрос, он всякий раз тяжело вздыхал, а иногда даже издавал едва слышный стон, словно процедура дознания приносила ему моральные страдания. Подобное иногда происходит со священниками на исповеди.
– Насколько я понял, мисс Мур, вы сказали, что покойный отхлебнул немного бренди?
– Да, – подтвердила Децима.
– Вы в этом уверены?
– Абсолютно.
– Очень хорошо. А что случилось потом?
– Он выбил стаканчик у меня из рук.
– Как вы думаете, он сделал это намеренно?
– Нет. Мне представляется, это вышло случайно.
– Стаканчик разбился?
– Да. – Децима сделала паузу. – По крайней мере…
– М-м-м… Продолжайте, прошу вас.
– Да, он разбился. Но я не помню точно, когда это произошло. То ли когда он упал на пол, то ли после того, как погас свет. Однако ясно слышала хруст разбитого стекла в темноте.
Коронер устремил взгляд в свои записи.
– Если не считать этого, мисс Мур, вы согласны с описанием событий, данных мистером Пэришем, мистером Кьюбиттом и мисс Даррой?
– Да.
– С каждым пунктом?
Децима побледнела еще больше, чем прежде, и произнесла:
– Все, что рассказали эти люди, полностью соответствует истине. Но мне кажется, что одну вещь они все-таки не заметили.
Коронер вздохнул.
– Вот как? И что же это было, мисс Мур?
– Это произошло после того, как я дала ему бренди. Он с шумом втянул в легкие воздух, а потом что-то сказал. Какое-то слово. Одно-единственное.
– Какое слово?
– «Отравлен», – проговорила Децима.
В затихшем зале по рядам пронесся шум. Люди вольно или невольно повторяли это слово на все лады, и со стороны могло показаться, что в помещении слышится многоголосое эхо.
Пока в зале вновь не установилась тишина, коронер что-то записывал в своем блокноте. Потом спросил:
– Вы уверены?
– Практически…
– «Практически»… – протянул коронер. – А что произошло потом?
– А потом он с силой стиснул зубы. И больше, насколько я помню, ничего не сказал.
– Скажите, вы точно знаете, что передали мистеру Уочмену именно его стаканчик?
– Точно. Он поставил его на стол перед тем, как отправился играть в дартс, а других стаканчиков на столе не было. Я взяла в баре бутылку с бренди и налила немного именно в этот стаканчик.
– Кто-нибудь прикасался к стаканчику мистера Уочмена до того, как вы налили в него бренди?
Децима ответила:
– Ничего подобного я не заметила.
– Ясно. Можете сказать что-нибудь еще? Нечто такое, что, на ваш взгляд, ускользнуло от внимания других свидетелей?
– К сожалению, ничего нового добавить не могу.
Дециме зачитали ее показания, после чего она подписала их. Ранее то же самое сделали Пэриш, Кьюбитт и мисс Дарра.
Давая присягу, Уилл Помрой с вызывающим видом поглядывал на разодетую публику, однако его показания практически ничем не отличались от рассказов других свидетелей и ни в малейшей степени не обогатили дознание.