Людочка последний раз улыбнулась мертвым, пустым глазницам, мысленно пожелала Мумиешке спокойного сна и принялась убираться. А управляясь с пылесосом, думала: что ее так боятся? Ведь была же живая, теплая и горячая женщина, любила прикосновение мужских рук, любила ласки, которые, наверное, в то время были, хоть и грубее, но разнообразнее нынешних, неумелых, любила кого-то. Может, и рожала. Об этом все академические светила как-то стыдливо умалчивали.
Прошло, наверное, около часа, пока девушка прошла весь ковер, миллиметр за миллиметром, пока протерла пыль. В дверь постучали. Она метнулась было за халатом, но из-за двери придушенно донеслось:
— Эт я, Высочество! Ирка это!
Ирка залетела в кабинет, бросила что-то в пакете на пол: там, как обычно, лежали туфли и что-то стеклянное. Затем она глянула на Людочку победно:
— Убралась? Едва тебя застала.
— Ну да. Почти все уже, — растерялась та.
— Раздевайся! Совсем! — скомандовала подруга.
Людочка оторопела. Инстинктивно прикрыла грудь в лифчике.
— Но зачем?!
— Я тебя сейчас инициировать буду, — загадочно сообщила Ирка, вынимая из пакета какой-то пузырек. — Да не бойся ты! Это не больно! Надо тебя уже считать Принцессой полностью. Понимаешь?
— Я не…
— Раздевайся, а то обижусь!
И Ирка сама быстро сдернула с себя через голову синее платье, расстегнула лифчик. Людочка покорно разделась, косясь на замок дверей: заперт, слава Богу!
Подруга велела ей лечь на саркофаг, животом вверх. Вот так. Девушка не понимала зачем, но диктат Ирки действовал. В конце концов все, что она ни делала, только помогло. Молодая женщина подняла на свет, пробивающийся в зашторенные окна, пузырек с чем-то темным, как отвар из кедровых орешков.
— Что это? — прошептала Людочка.
Ирка плеснула жидкость на широкую ладонь с сильными пальцами, привыкшими выкручивать половые тряпки, и шлепнула ее на правую грудь девушки.
— Ман-дра-го-ра! — торжествующе ответила она. — У гомеопата знакомого достала. Не спрашивай, как… Ужас и кошмар!
Она втирала этот терпко пахнущий состав ей в груди, массируя их, в живот, в бедра так, что сама раскраснелась. Людочка закрыла глаза. Семь бед — один ответ! Ее тела касалась обнаженная Иркина грудь, щекотя соском, и хотя никаких желаний у Людочки не возникало, это было как-то мистически возбуждающе. От этой жидкости ее тело приобрело необыкновенную легкость, что-то странное забурлило в крови, какая-то немота потекла от бедер по всему организму.
— Мандрагора, — говорила Ирка, натирая ее составом, — это такая фигня, по-арабски «иабрунен», растение. А фиг его знает, как на самом деле, мать, но, вообще-то, оно растет из спермы. Ну, то есть когда человека вешают, например…
— О, Господи!
— Тихо! Не дергайся! Так вот, когда вешают, его член, значит, сокращается и выбрасывает семя. Последнее семя в его жизни, поняла?! Там, куда оно стекло, в земле вырастает корешок такой, мандрагора. Он, знаешь… ну, короче, он такого человечка, а точнее, член с ручками напоминает! — Ирка хихикнула. — Мне гомеопат показал.
— Кого?
— Блин! Мандрагору!!! Так вот, она была запрещена инквизицией и являлась символом настоящего колдовства. Женщина, употребившая мандрагору, приносит своим любовникам необыкновенное наслаждение, но они сходят потом с ума и погибают.
— Ой, может, не…
— Спокойно! Мать, ты че, любовников собралась заводить? Пусть мрут, как мухи. Тебе Принц нужен. Живой и веселый. В общем, это сильное успокоительное со снотворными свойствами, Гиппократ лечил ею самоубийц, Флавий… забыла!.. а, одержимых бесом. Сильный гал-лю-ци-но-ген. Так. На живот переворачивайся. Фу ты, господи, я сама вся горю. Людка… то есть Высочество! От тебя не только мужики, но и бабы дохнуть будут, — кожа-то какая. Я не лесбиянка, но и то облизать всю готова. Ладно, проехали, Принцесса. Так вот, мандрагору…
— Слушай, а чем это пахнет?
— А я туда менструальной крови добавила… твоей, — сообщила Ирка. — Помнишь, просила у тебя типа для анализов?
— Вот… дура!
— Стараемся, Ваше Высочество! — смиренно ответила подруга. — Зато будет приворот, так приворот. Лежи смирно! Главное, мать, она от бесплодия излечивает.
— А я, что…
— Молчи давай.
Ирка закончила растирать тело Людочки, пройдясь по всей спине и дойдя даже до нежных мест между пальчиками ног. Она выдохнула тяжело, как после изнурительной работы, и приказала:
— А теперь лежи, как муха осенняя. Никто нас не потревожит. Я охранникам сказала, что мы все шторы перестирывать будем. Поняла?
— Ага.
— А я посижу тут, рядом. Блин, тоже кайф словила, аж трясет!
С этими словами Ирка бухнулась на синий ковер, достала из пакета с туфлями три банки пива, расставила их вокруг себя и откинула кудлатую голову со вспотевшим лбом. В углах ее чувственного рта резко обозначились ранние морщины.
— Позу прими, — словно засыпая, сказала она, — как у твоей Мумиешки.
Людочка повернулась. Соображая, что творится нечто, выходящее за грани сознательного: две почти голые женщины сидят в кабинете с останками древней мумии, — она все же повернулась и удобно улеглась на стеклянной крышке, поджав под себя ноги. Теперь она в точности повторяла позу Мумиешки, и та смотрела на нее снизу бурым своим, оскаленным черепом.
Ей это казалось, или она заснула? Две женские фигуры плыли в пространстве, словно два разных, но симметричных отпечатка. Одна — покрытая лохмотьями кожи, коричневая, как высохшая глина, другая — белокожая. Но у них были примерно одинаковой ширины бедра, одинаковые широкие и костистые ступни, даже провалившаяся грудь мумии была схожа с Людочкиной. Девушка погружалась в охватывающий ее сон, но это все же был не сон. Она одновременно ощущала, что лежит голой на холодном стекле, в самом центре Академгородка, и с другой стороны — что парит над бескрайним белым плато, изрезанным белыми, пробитыми в скальной породе каналами.
Пахло горькой полынью, степными травами и кровью.
Где-то неподалеку дико ржали испуганные кони.
Им хладнокровно резали глотки.
Но Людочку это уже не удивляло.
Под ней, на земле, в сыром квадрате могилы, лежала другая женщина, тоже нагая, в той же позе. На ее руках и тонких щиколотках горели в свете солнца массивные золотые украшения, а самое большое, в виде черепахи, закрывало ее выпирающий лобок. Сухой ветер катил по плато шарики перекати-поля, сыпал красноватую пыль в ее мертвые глаза, закрытые золотыми скорлупками. Наконец Людочка увидела ее лицо и поразилась, что оно совсем не азиатское. В этом узком и длинном лице просматривалась какая-то финно-угорская скуластость, а кожа была желтоватой, как у финикийки, а не медно-красной, как у людей, суетившихся где-то рядом. Впрочем, они интересовали ее не больше, чем муравьи, делавшие свою обычную работу покорно и даже лениво. Они сваливали в выкопанную рядом яму конские трупы, тащили камни с подножия плато. Людочка со своей высоты видела все, даже крашенные каким-то природным красителем ногти ее рук и ступней. Последние были совсем не длинные, словно их не коснулся процесс усыхания тела, давший европейцам повод сочинить легенду о необыкновенном росте ногтей и волос у свежих покойников.