– Ну?

Я подошел к своему столу, взял газету и раскрыл ее на нужной странице.

– Его имя Поль Чапин, он написал несколько книг. Название этой – «Черт побери деревенщину». Он окончил Гарвард в тысяча девятьсот двенадцатом году. Паралитик. Здесь подробно описывается, как он поднимался на трибуну, волоча изуродованную ногу, но не сказано – которую.

Вульф поджал губу:

– Правильно ли я понял, что «паралитик» – это просторечие и что ты употребил это слово как метафору, вместо «калека» или «хромоногий»?

– Я ничего не знаю о метафорах, но «паралитик» в моем кругу – всем понятное слово.

Вульф вздохнул и стал подниматься с кресла.

– Благодарение богу, – ворчливо сказал он, – время избавляет меня от твоих дальнейших аналогий и противоречий.

Часы на стене показали без одной минуты четыре – его время идти в оранжерею.

Встав, он одернул края жилета, но, как обычно, не сумел полностью закрыть обтянутый ярко-желтой рубашкой живот и двинулся к двери.

На пороге он остановился:

– Арчи!

– Да, сэр.

– Позвони Марджеру, пусть он сегодня же пришлет мне экземпляр книги Поля Чапина – или как его там? «Черт побери деревенщину».

– Не исключено, что он не сможет этого сделать, так как книга изъята из продажи вплоть до вынесения судебного решения.

– Ерунда! Поговори с Марджером. Для чего существуют запрещения, как не для популяризации литературы?!

Он направился к лифту, а я сел за свой стол и потянулся к телефону.

Глава 2

На следующее утро, в субботу, после завтрака, в течение какого-то времени я морочил себе голову над каталогом растений, а потом отправился на кухню изводить Фрица.

Вульфа, конечно, нельзя было ждать внизу ранее одиннадцати часов. Он был в оранжерее среди десяти тысяч орхидей, выстроенных рядами на скамьях и полках.

Вульф сказал мне однажды, что орхидеи – это его наложницы: неблагодарные, дорогостоящие, паразитические и весьма темпераментные красавицы. Скрещивая особи разной формы и расцветки, он добивался совершенства, а потом эти цветы кому-нибудь отдавал. Он ни разу не продал ни одного цветка. Его терпение и изобретательность в сочетании с опытностью Теодора Хорстмана приводили к потрясающим результатам и создали оранжерее на крыше известность в кругах людей, резко отличавшихся от посетителей, интересы которых сосредоточивались на конторе внизу.

В одиннадцать часов я возвратился в кабинет, пытаясь притвориться, что у меня найдется занятие, если я его поищу. Но с притворством дело у меня обстоит неважно. Я думал о том, с каким удовольствием я ухватился бы за любое настоящее дело, не считаясь с непременными волнениями, утомительной беготней, а иной раз и с опасностью. Ибо, в конечном итоге, это сулило прибыль. Я даже согласен был сесть на хвост какой-нибудь хористке или спрятаться в ванной, чтобы уличить жулика в воровстве зубной пасты, – все что угодно, кроме промышленного шпионажа.

Вошел Вульф и пожелал мне доброго утра. Корреспонденция не отняла много времени. Он подмахнул несколько чеков и спросил меня со вздохом, сколько у нас осталось денег в банке, после чего продиктовал пару коротких писем. Я их напечатал и бросил в ближайший почтовый ящик.

Когда я возвратился назад, Вульф мрачно сидел перед второй бутылкой пива, откинувшись на спинку кресла. Мне показалось, что он взглянул на меня из-под опущенных век. Я подумал, что хорошо уже то, что он не вернулся к своим прелестным снежинкам.

Я сел за стол и закрыл машинку.

Вульф изрек:

– Арчи, Будда сказал, что человек может познать все на свете, если будет ждать достаточно долго.

– Сэр, – перебил его я, – вы хотите сказать, что если мы будем продолжать наше сидение, то обогатим познания во много раз?

– Не во много раз, но они станут больше, намного больше за каждое столетие.

– Ваши – может быть, мои – нет. Если я просижу без дела еще два дня, я настолько одурею, что позабуду и то, что знал раньше.

Глаза Вульфа слегка блестели.

– Мне не хотелось бы выражаться двусмысленно, но разве в нашем случае это не означало бы приобретения?

– Если бы вы однажды не дали мне инструкцию не посылать вас к черту, то я послал бы вас сейчас к черту!

– Хорошо. – Вульф проглотил пиво и вытер губы. – Ты оскорблен. Следовательно, ты проснулся. Ты помнишь, что в прошлом месяце ты уезжал на десять дней со специальным поручением и что во время твоего отсутствия твои обязанности выполнялись двумя молодыми людьми?

Я кивнул и усмехнулся. Один из них был приглашен из агентства «Метрополитен» как телохранитель Вульфа, а второй был стенографистом от Миллера.

– Да, вдвоем они кое-как справлялись.

– Совершенно верно. В один из тех дней сюда явился человек и попросил меня решить его судьбу. Браться за его поручение я посчитал неразумным.

– Да, сэр, я нашел запись. Сразу видно, что стенографист от Миллера еще не имеет большого навыка. Он не смог написать…

– Имя было Хиббард. Эндрю Хиббард – преподаватель психологии из Колумбийского университета. Это было двадцатого октября, в субботу, то есть две недели назад. Не прочтешь ли ты мне запись?

Вульф опустил стакан, откинулся на спинку кресла, переплел пальцы на своем толстом животе и сказал:

– Приступай.

– О’кей. Сначала идет описание внешности мистера Хиббарда. «Невысокий джентльмен лет пятидесяти, острый нос, темные глаза…»

– Довольно. Это я могу наскрести и в собственной памяти.

– Хорошо, сэр. Похоже, что мистер Хиббард начал со слов: «Как поживаете, сэр? Меня зовут…»

– Пропусти обмен любезностями.

– Отсюда пойдет? Мистер Хиббард сказал: «Мне посоветовал обратиться к вам мой друг, имя которого упоминать нет необходимости. Мною движет только страх. Я хочу сказать, что я был напуган и отправился к вам».

Вульф кивнул.

Я продолжал читать:

– «Вульф: „Да? Расскажите мне об этом“.

Хиббард: „По моей карточке вы узнали, что я работаю на кафедре психологии Колумбийского университета. Поскольку вы являетесь крупным специалистом, вы, очевидно, уже заметили на моем лице, да и во всем моем поведении, страх, граничащий с паникой“.

Вульф: „Я заметил, что вы расстроены, но я не располагаю возможностью определить, является данное состояние хроническим или острым“.

Хиббард: „Хроническим. Во всяком случае, становится таковым. Вот почему я решил прибегнуть к вашей помощи. Я невыносимо напряжен душевно. Моя жизнь в опасности… Нет, не так, гораздо хуже, я утратил право на собственную жизнь… Я это понимаю. Я приговорен к смерти“.