Я повернулся к нему:
– Через некоторое время я попробую прозвонить еще раз.
Вульф качнул головой:
– Только после обеда. Сейчас без двух минут час.
Я поднялся, потянулся и подумал, что сейчас смогу сделать множество критических замечаний по адресу кукурузных оладий, и в особенности об их соусе. Это было в тот момент, когда «искомое Вульфа» решило прийти к нему само.
Зазвонил телефон. Я снова опустился на стул и взял трубку. Женский голос изъявил желание переговорить с мистером Вульфом. Я спросил, не могу ли я узнать ее имя, а когда она произнесла «Эвелин Хиббард», я попросил ее подождать у аппарата и прикрыл рукой трубку.
– Это Хиббард, – сообщил я Вульфу с усмешкой.
Его брови приподнялись.
– Только это Хиббард женского пола по имени Эвелин, голос молодой, возможно, дочь. Возьмите трубку.
Вульф повиновался, а я прижал свою к уху плечом и достал карандаш и блокнот. Когда Вульф спросил у нее, чего она хочет, я уже в который раз понял, что он является единственным человеком, который разговаривает абсолютно одинаковым тоном и с мужчинами, и с женщинами. Вообще-то в его голосе содержалось множество оттенков, но они никак не были связаны с полом собеседника.
Я покрывал листочек знаками скорописи, по большей части моего собственного изобретения, изображая звуки, звучащие в трубке.
– Мистер Вульф, у меня имеется рекомендательное письмо к вам от мисс Сары Барстоу, моей близкой приятельницы. Вы, наверное, помните ее, Вульф? Вы расследовали смерть ее отца. Не могла бы я срочно повидаться с вами? Я звоню от Бидвелла на Пятьдесят второй улице. Я могу быть у вас через пятнадцать минут.
– Очень сожалею, мисс Хиббард, но я в настоящий момент занят. Не могли бы вы приехать в четверть третьего?
– Ох!
После этого донесся ее легкий вздох.
– А я надеялась… я решилась всего десять минут назад. Мистер Вульф, дело срочное, если бы вы смогли…
– В чем заключается срочность?
– Я бы не хотела говорить об этом по телефону. Впрочем, это глупо! Речь пойдет о моем дяде, мистере Эндрю Хиббарде, две недели назад он приходил к вам, помните? Он исчез.
– Вот как? Когда?
– Во вторник вечером, четыре дня назад.
– И вы не получили от него ни слова?
– Ни полслова… – Голос Эвелин Хиббард задрожал. – Совсем ничего.
– Та-ак…
Вульф слегка повернулся, чтобы посмотреть на часы. Они показали четыре минуты второго. Потом его глаза обратились к двери: она открылась, и на пороге появилась фигура Фрица.
– Поскольку прошло уже девяносто часов, еще один час ничего не изменит. Итак, в четверть третьего? Вас это устраивает?
– Раз вы не можете раньше, хорошо.
Две трубки были одновременно опущены на рычаги аппарата.
Фриц произнес обычную фразу:
– Обед, сэр.
Я чудак в отношении женщин.
Каждый раз, когда я встречаюсь с новой женщиной в связи с расследованием Ниро Вульфа, в меня сразу же вселяется какой-то бес, в жилах начинает играть кровь, мир окрашивается в розовые тона. Я очарован. Но потом начинается расследование, и все остальное отодвигается на второй план. Очевидно, я слишком рьяно отношусь к своим служебным обязанностям. И поскольку я из кожи лезу вон, чтобы как следует выполнить полученное от Вульфа задание, роман замирает, так и не развернувшись.
По всей вероятности, именно этим объясняется то, что я до сих пор пребываю холостяком.
Эвелин Хиббард оказалась миниатюрной брюнеткой с привлекательным личиком.
Я, конечно, сидел за своим столом, готовый стенографировать, так что мог только изредка бросать на нее взгляды, когда случался перерыв в работе.
Если ее и мучила тревога за судьбу дяди, то она придерживалась правила, которое Вульф окрестил «англосаксонской обработкой эмоций». Это означало, что с чувствами поступают, как с фруктами: замораживают и прячут.
Девушка сидела неподвижно в кресле, не отводя красивых темных глаз от лица Вульфа, и только раз взмахнула ресницами в моем направлении. Она принесла с собой пакет, завернутый в коричневую бумагу, и держала его у себя на коленях.
Вульф сидел, откинувшись на спинку кресла, опустив подбородок и положив руки на подлокотники. Обыкновенно он только через час после еды соединял пальцы рук на самой высокой точке живота.
Мисс Хиббард объяснила, что проживает вместе с младшей сестрой у дяди, в многоквартирном доме на Сто тринадцатой улице. Их мать умерла, когда они были детьми. Отец женился вторично и живет в Калифорнии. Их дядя холостяк. Он ушел из дома во вторник вечером, часов в десять, и не вернулся. Никакой записки, никакого телефонного звонка не последовало. Ушел он один, мимоходом сообщив Руфи, младшей сестре, что хочет подышать свежим воздухом.
Вульф спросил:
– Это не имеет прецедента?
– Простите…
– Он никогда не поступал так раньше? Не исчезал из дома на несколько дней? Вы на самом деле не представляете, где он может быть?
– Нет. Но мне кажется… я боюсь… что его убили.
– Понятно.
Глаза Вульфа приоткрылись.
– Естественно, что такая мысль должна была прийти вам в голову. По телефону вы упомянули о его визите ко мне. Известно ли вам, с какой целью он ко мне приходил?
– Да, об этом мне все известно. От моей подруги Сары Барстоу я узнала про вас. Это я убедила дядю обратиться к вам. Я знаю, что он вам сказал и что вы ему ответили. Я обозвала дядю сентиментальным романтиком. Так оно и есть…
Она замолчала, чтобы справиться с дрожащими губами, потом заговорила так же твердо:
– Я – нет. Я твердо стою на земле. Я думаю, что мой дядя убит, и человек, который его убил, – Поль Чапин, писатель. Я пришла сюда, чтобы сказать вам это.
Ее слова подтвердили правильность вывода, к которому пришел Вульф, не вставая со своего кресла. Не слишком ли поздно? Пятьсот долларов в неделю вылетели в трубу.
– Весьма возможно, – согласился с ней Вульф. – Спасибо за визит, но, как мне кажется, сейчас было бы правильнее привлечь к делу внимание полиции и окружного прокурора.
Она кивнула.
– Вы совершенно такой, каким мне обрисовала вас Сара Барстоу. Полиция занимается этим делом со среды. По просьбе ректора университета дело обещали не предавать широкой огласке, чтобы не было лишних разговоров. Но полиция… с таким же успехом можно было бы направить меня на матч с Капабланкой. Мистер Вульф…
Пальцы ее сжатых рук, покоящихся на пакете, лежащем на коленях, стали развязывать узелок, голос ее окреп: