— Твоему брату лучше. Ночью у него упала температура, теперь он выздоравливает. После завтрака можешь сходить к нему.
Я быстро проглотил овсянку, тосты и чай и побежал к Питеру. Он все еще лежал на животе. Но на лице появился румянец, а тени под глазами уменьшились. Я пододвинул к кровати стул и сел. Брат повернулся ко мне и слабо улыбнулся. Он был по-настоящему рад меня видеть. А я боялся, что он никогда не простит меня.
— Прости, Джонни, — сказал Питер.
У меня защипало глаза.
— За что, Питер? Тебе не за что извиняться.
— Это я во всем виноват.
Я покачал головой:
— Ты ни в чем не виноват. Если кто и виноват, то это я.
Мой брат улыбнулся:
— Всю ночь со мной сидела какая-то женщина.
— Нет, — засмеялся я. — Это был я, Питер.
Он покачал головой:
— Нет, Джонни. Это точно была женщина. Она сидела вот на этом стуле.
— Значит, это была монашка.
— Нет, не монашка! Я не разглядел ее лица, но на ней был короткий зеленый жакет и черная юбка. Она всю ночь держала меня за руку.
Я уже тогда знал, что жар может вызывать видения и бред. Больные видят то, чего на самом деле нет. За руку Питера держал я, и, конечно, в палату заходили монашки. Видимо, все это смешалось у него в голове.
— У нее были красивые руки. Такие длинные белые пальцы! И она замужем, так что это точно не монашка.
— Откуда ты знаешь, что замужем?
— У нее на безымянном пальце кольцо. Я таких никогда не видел! Серебряное, в виде перекрученных змей.
В этот момент у меня волосы встали дыбом. Питер не знал, что мама отдала мне кольцо. Не знал, что в Дине я прятал его в мешке, стоявшем в ногах кровати, внутри носка. Не знал, что мистер Андерсон отправил его в печь вместе с другими нашими пожитками. Вполне возможно, у Питера остались детские воспоминания о кольце, которое он видел на руке матери. Но я уверен: то, что он видел в ту ночь, был не бред и не картины из детства. Это наша мать сидела с ним в критические часы его пневмонии. Она пришла с той стороны могилы и помогла ему выжить. Встала рядом, когда я оказался бессилен выполнить свое обещание — присматривать за братом.
И чувство вины за это я пронес через всю жизнь.
Через несколько дней нас отпустили домой. Конечно, моя рука была все еще в гипсе. Я боялся возвращения, боялся того, какое наказание подготовил для нас Дональд Шеймус. Я хорошо помнил его выражение лица, когда нас вытаскивали из провала.
Он приехал к больнице Пресвятого Сердца, открыл боковую дверь фургона. Мы забрались внутрь. Двадцать минут до Лудага мы ехали в полном молчании. На пароме Нил Кэмпбелл спросил про нас, и они с Дональдом Шеймусом обменялись парой фраз. С нами он по-прежнему не говорил. Когда мы сошли на пристани Хаунн, я увидел, что Кейт наблюдает за нами от фермы О’Хенли. Маленькая фигурка в синем выделялась на склоне холма. Она помахала мне, но я не решился махать в ответ.
Дональд Шеймус привел нас на ферму. Мэри-Энн ждала нас дома. На плите готовился ужин, и кухню заполняли запахи вкусной еды. Сестра Дональда Шеймуса повернулась, когда мы вошли, и внимательно на нас посмотрела. Она тоже ничего не стала говорить, а просто повернулась к своим кастрюлям.
Первые слова, которые прозвучали, были благодарственной молитвой за еду, что у нас на тарелках. А после этого Мэри-Энн устроила нам настоящий пир. Я тогда еще не очень хорошо знал Библию, но все же вспомнил историю блудного сына. Вспомнил и то, как встретил его отец — как будто ничего не случилось. Мы ели горячий, густой овощной суп, а потом вытерли тарелки кусками хлеба, оторванными от свежеиспеченной буханки. Потом было тушеное мясо и вареная картошка, а на десерт — хлебный пудинг. По-моему, я никогда так не наслаждался едой.
После ужина я надел рабочий комбинезон и резиновые сапоги и вышел покормить животных, кур и пони. Это не так-то просто сделать, когда левая рука в гипсе! Но я был очень рад, что вернулся. И возможно, впервые за полтора года я почувствовал себя здесь как дома. Итак, я прошелся по ферме в поисках Мораг. Я был уверен, что она скучала без меня; а еще в глубине души я боялся, что она забыла меня в мое отсутствие. Но моей любимой овечки нигде не было, и после получаса поисков я вернулся в дом. Дональд Шеймус сидел в своем кресле у огня и курил трубку. Он обернулся, когда дверь открылась.
— А где Мораг? — спросил я.
В его глазах появилось какое-то скучающее выражение.
— Ты ее только что съел, сынок.
Я постарался не показать нашему хозяину, как меня задела его жестокость. И никто не узнал о том, сколько слез я пролил этой ночью. Но на этом мои мучения не закончились.
На следующий день Дональд Шеймус отвел меня в сарай, где резали овец. Не знаю, что такого было в этом крытом ржавой жестью домике, но стоило войти туда, и ты сразу понимал — здесь царит смерть. Я никогда раньше не видел, как режут овец. Дональд Шеймус решил, что мне пора в этом поучаствовать. «Животных мы едим, — говорил он. — Их нельзя любить». Он затащил в сарай молодую овцу и взял ее так, чтобы она стояла на задних ногах. Мне он велел держать ее за рога, потом поставил под овцу ведро и достал длинный острый нож. Он блеснул в свете, падавшем из крошечного окна. Одним быстрым движением он перерезал крупную артерию на шее овцы, и кровь из нее хлынула в ведро. Я думал, что животное будет бороться за жизнь. На самом деле овца сдалась почти мгновенно. Ее большие глаза безнадежно смотрели на меня, пока вся ее кровь не вылилась и свет в глазах не потух.
Точно так же Питер смотрел на меня в ту ночь на Пляже Чарли, когда ему перерезали горло.
Парень сидит и смотрит на меня, как будто ждет чего-то. В его глазах я вижу себя. Это так странно! Я протягиваю руку, беру его ладонь в свои. Проклятые слезы! Из-за них ничего не видно. Я чувствую, как он сжимает мою руку. И вся моя жизнь, от начала до конца, кажется мне безнадежной и темной.
— Мне жаль, Питер, — говорю я. — Мне так жаль.
Старое кладбище за покрытыми лишайником стенами было переполнено. Выше по холму, по направлению к церкви, на махере уже образовалось новое кладбище. Фин припарковал машину и прошелся между могильными камнями. Смерть, даже на таком маленьком острове, очень многолюдна. На острове, лишенном деревьев, из земли поднимался целый лес крестов. Как много людей перешло в мир иной! И все покоились в тени церкви, в которой когда-то молились. Церкви, построенной на деньги рыбаков; церкви, в которой алтарем служит корпус лодки.
По другую сторону кладбищенского забора стоял современный одноэтажный домик с зимним садом, обращенным в сторону залива. Дом был не жилой: красная доска на торцевой стене и овальный знак на стене у пандуса, ведущего к боковой двери, извещали всех, что здесь находится паб под названием «Политишен». Как удобно для мертвецов, подумал Фин: как раз по дороге от церкви к кладбищу. А безутешные родственники уж точно заливают здесь горе.