Митька Кольцов яростными речами возмущал народ.
В самый разгар митинга прискакал на взмыленном жеребце белоозерский прасол Фома Двуярусный и стал просить у схода помощи: под Белоозерской восстанцы вторые сутки дрались с карательным отрядом. Фома, страшно выкатывая глаза, крестился на церковь, рвал волосатую грудь и, отирая шапкой мокрое от слез лицо, хрипел:
– Бьют!.. Жгут!.. Дай помощи, православные!.. Не подсобите, и вам завтра то же будет… святая икона… Выручайте, братцы!..
Хомутовская и Белоозерская волости рядом – переженились, перероднились, завязали кровь узлом. Помощь дать страшно, и отказать в помощи нельзя.
– Поможем, чем можем.
– Помоччи, как не помочь, да ведь с голыми руками туда, брат ты мой, не сунешься?
– Чего там рассусоливать?.. Наряжай охотников. Все мы люди, все человеки… Надо по-божески…
– Пускай молодые идут.
– Молодые! Молодые!
В помощь белоозерцам поскакал Митька со своими галманами, и еще набралось желающих подвод с полсотни.
Карательный отряд был разбит и рассеян. Хомутовцы вернулись с победой, привезли с собой захваченных в плен людей, лошадей, пулеметы, два орудия. Село встречало победителей с иконами, слезами и криками радости.
– Всыпали?
– Всыпали, сват, за милую душу…
– Попала собаке блоха на зуб!
– Сила наша… Мужик, он, его только растрави…
На селе много говорили о геройстве Митьки Кольцова, который первым бросился в атаку и зарубил двух пулеметчиков.
Из города на подавление восстания были высланы два отряда. Меч террора сгоряча бил без разбора, направо и налево, что вызвало в гуще деревень новый взрыв озлобления. Оба отряда скоро были уничтожены, это еще более подняло дух мятежников.
Движение охватило значительные районы Заволжья и отсюда грозило перекинуться в соседние губернии.
По волостям Клюквинского уезда штабом повстанцев была объявлена мобилизация всего мужского населения от восемнадцати до пятидесяти годов. Приказ о мобилизации вычитывался в церквах, на площадях и общих сходах. Кузницы работали день и ночь. В кузницах ковались копья, дротики, крючья и багры, которыми и вооружалось чапанное воинство. Из потаенных мест были извлечены дробовики, обрезы и привезенные с царской войны винтовки. Купец Степан Гурьянов подарил еще его дедом выкопанную из земли медную пушку, на жерле которой славянской вязью был выбит 1773 год.
В татарах появился синебородый праведник Камиль Кафизов. Разъезжая по деревням и улусам, он неутомимо славил аллаха и его единственного пророка Магомета, призывал мусульман на борьбу с русскими. Праведника сопровождали коренные жители и кочевники, жаждавшие послужить богу и пограбить. По пути к ним приставали все новые и новые всадники…
– Бисмилля… рахман рахим… Облоу аккы бар…
Программа правоверных была пряма, как истины Корана:
– Русский церыква – канчам!.. Шапка со звездам носишь – канчам!.. В мучейкам [5] служишь – канчам!..
В Березовской волости татары сожгли сельскохозяйственную коммуну и сорокинские хутора – порезали много народу, занасиловали досмерти несколько женщин, угнали скот. В деревне Зяббаровке удавили учительницу. В Юрматке поймали двух отпускников-красноармейцев, торговца-мелочника и инструктора лесных заготовок – перевязали витыми из верблюжьей шерсти веревками, разложили по улице, скакали по ним на лошадях и, изрубив, бросили своим вечно голодным собакам.
Митька Кольцов, к тому времени на съезде пятнадцати мятежных волостей выбранный командующим, вызвал есаула Ваську Бухарцева:
– Даю тебе, Васька, Ново-Казалинский крестьянский полк… Поезжай, пугни татарву, спокою от них, от чертей гололобых, нету!.. Прижми ты им хвост, пощекочи пятки, а за неисполнение настоящего в боевой обстановке, будь покоен, – хлопну!
– Я их достигну! – сказал молодой есаул, играя желваками. – Я им докажу, до второго пришествия помнить будут.
Ушел
уехал
ускакал Васька.
Над уездом из края в край волной ходил народ, по дорогам мотались разъезды, скрипели обозы с фуражом и хлебом. Над деревнями стоял вой и плач, от деревни к деревне скакали сотни подвод, шли вооруженные толпы.
– Э, эй, чьи будете?
– Мы – дальни.
– А все-таки?
– Глебовски.
– Ну, как у вас?
– Шумим.
– Наворочали делов?
– Ох, наворочали… Не пришлось бы узлом к гузну!
– Не робей, на миру и смерть красна.
– Что будем делать дальше?
– А не знай…
– И мы не знам.
– Та-а-ак… Куда поднялись?
– В Хомутово.
– Поедем одним гужом, мы тоже в Хомутово… Авось там чего-нибудь да узнаем.
– Али и впрямь теперь без коммунистов жить будем?
– Нам все равно… Царствуй хоть черт с рогами, только бы нас не трогал.
– Что и говорить, все жилы вытянули.
– Ох, мужики, плачем мы в горсть, не заплакать бы нам в пригоршню…
В Хомутове заседал штаб восстанцев.
Сын местного врача, он же прапорщик военного времени, Петр Журавлев кипятился больше всех.
– Нам не удержаться, – скороговоркой сыпал он, бегая по залу и похрустывая суставами пальцев, – мы захлебнемся и пойдем на дно… У нас нет тыла, нет отдела снабжения, нет единого командования, нет единой воли, направляющей гнев народа… Мы будем разбиты и бесславно погибнем, я это заявляю как человек военный…
– Полноте вам, прапорщик, панику разводить, – обрывал его Борис Павлович. – Наши силы неисчерпаемы, наш тыл – вся страна. Предаваться несбыточным мечтаниям о том, что Хомутовская волость возглавит всероссийское движение, преждевременно. Наша задача проще – взять город и очистить уезд от красных. Город ослаблен мобилизациями, самые верные слуги комиссародержавия угнаны на фронт. Карательные отряды нами разбиты. В городе осталась жалкая кучка защитников, мы их опрокинем и затопчем. Город будет наш…
Член штаба, богатый хуторянин Нелюдим Гордеич, известный по всей волости как большой знаток Библии и великий молчальник – жил на людях, а по годам рта не открывал, – вдруг сказал:
– Город – покоище змеиное, сжечь надо… Сжечь, чтоб и пеньков не осталось, а землю эту перепахать.
– Повстанческую армию, – продолжал Борис Павлович, – предлагаю разверстать на полки, каждый полк прикрепить к своему селу, чтоб село и снабжало полк продовольствием, фуражом, подводами, подкрепляло людским и конским составом…
Голосов одобрительный гул:
– Это как есть, в самую точку…
– Поддерживаем, Борис Павлович, дуй дальше.