– Сбежал?
– Сбежал.
– А чего?
– Не по душе… Ниякого порядка нема. Явился к ним по-честному, привел своего коня, трех лет гнедой жеребчик, опять же и тачанку на полном ходу…
– Добре, хлопец, добре, – нетерпеливо перебил его Иван. – А у белых тоже служил?
– Обязательно.
– Сам пошел?
– Мобилизовали.
– Ну?
– Ну, сбежал… Фельдфебель, будь он проклят, где можно обойтись одной – влепит тебе две или три горячих защечины. Пороли меня у них, за подрыв дисциплины, и шомполами.
– Куда же ты сбежал?
– К красным. В Таганрогский полк, вторая рота.
– Ну, ну, ври дальше, – поощрил Семен Озеров. – И от таганрогцев сбежал?
– Сбежал.
– Не по душе?
– Ой не по душе. Ночью в бою, а днем, где бы выспаться, политрук то на митинг тащит, то на лекцию, то книжку всучит с приказанием прочесть срочно. А пуще всего один жидок меня допек. Узнал, что я перебежчик, и вот ходит за мной с карандашом и бумажкой. «Дядька, говорит, расскажи, как тебя у белых мучили?» – «Да я ж тебе рассказывал, говорю». – «Да нет, ты мне расскажи в подробностях, мне нужно для газеты». Я уж от него и бегал, и прятался – найдет-таки проклятый и опять: «А ну, дядька, расскажи». И так он мне надоел, собака, терпенья моего не стало – сбежал.
– Э-э, да ты пулеметчик! – воскликнул Чернояров.
– И на пулемете работал, – растерянно улыбнулся он, пораженный всезнайством командира.
– А ну подойди, подойди сюда, ближе к свету… Я тебя рассмотрю хорошенько… Эге-ге-ге, гусь лапчатый, да я тебя узнаю, – говорил меж тем Чернояров, не спуская с него глаз. – Ты полковника Толстопятова знавал?
– Ни. Ниякого Толстопята не знал, не знаю и знать не хочу.
– Брешешь! – загремел голос Черноярова, и он, вскочив, в мгновение ока выдернул из коробки маузер. – Становись к стенке! Смерть тебе, кадетский прихвостень!
Парень попятился.
Чернояров, следя за выражением его лица, поднял маузер и выстрелил два раза ему через голову, в стенку. Потом Чернояров засмеялся и спрятал маузер.
– Ты, видать, не из робкого десятка… Служи мне, да не журись. – Он повернулся к Шалиму: – Выдать ему коня, шашку и наган.
Юхим Закора налил новому бойцу стакан вина и сказал:
– Так и быть, беру тебя в свой эскадрон.
Встречаясь на Кубани со многими людьми – будущими героями «России, кровью умытой», – расспрашивая их о событиях гражданской войны, Артем Веселый видел, как складывается жизнь этих людей в мирное время, а складывалась она зачастую весьма драматично. Эти впечатления в виде письма из станицы воплотились в «полурассказе» Артема Веселого «Босая правда». Из сохранившихся черновиков видно, что в замысле это письмо адресовано самому автору. Вначале идет связный текст с подзаголовком «Письма из станицы» (заголовок «За Кубанью, братцы, за рекой» зачеркнут):
Уважаемый товарищ Веселов!
Посылаю я тебе горячий коммунистический привет, который для тебя и для СССР должен быть и будет историческим.
Горе заставило писать меня.
Расскажу тебе всю горькую правду не только за себя, но и за тех товарищей красных бойцов и красных командиров больших и малых частей, которые единым порывом, твердым духом под грохот пушек, под свист пуль и конский топот пронеслись через жерло гражданской войны.
Это мы голыми шашками прорубались через всю Украину, держали Царицын и проч. проч. Тысячи наших голов катились по дорогам.
За наши подвиги – нет помину.
После демобилизации в 21 г. красные орлы вернулись в свои станицы, хутора и села и что же здесь нашли?
Дома нет.
Хозяйства разграблены и уничтожены.
Жены в кабале у кулаков.
Дети – сироты беспризорные.
Вернувшиеся калеки и больные вынуждены были надеть на плечи вместо винтовки латаную торбу.
Мы обижены нашей жизнью.
Мы, красные бойцы и командиры, с 1918-х годов верили и верим, что правда есть, за правду мы кровь лили и сейчас громким голосом, миллионом голосов спрашиваем:
– Где она, эта самая правда?
Мы остались в живых по нашему счастью или по несчастью.
Нам нигде нет места. Неужели мы не заслужили кусок хлеба?Далее следуют отдельные записи – в одну или несколько строк:
Влачил бедную и скучную жизнь до того дня, когда над нашей станицей раздался первый выстрел, и вздрогнуло мое сердце радостью.
Сиротам и вдовам и близко не подходи, за сто лет ничего не добьешься.
Спец говорит: «Кто тебе велел воевать», и ты поворачиваешься и с болью в душе уходишь, не находя ему ответа.
Что ж нам, заброшенным, делать? Ибо совесть наша после 8-летней борьбы не позволяет нам сделать такой позорный шаг.
Дорогая жена, когда я умру, не суди меня и не ругай меня, ибо плакать не приходится, а нужно дальше пробивать дорогу через тернистый путь, который еще не пробит…
Машина на куриных лапках, работаем так, что из нас луковкой прет, а сработанного не видно.
Комиссия взялась за дело, быстро выяснила, что кругом все запутано.
Кубань обмыли кровью и слезами.
Не пропадать сторублевой голове за двугривенный.
Рано ли, поздно ли возгорится заря светлой жизни всего мира коммунизма.
Остается без внимания воплощенный голос коммунара.
Хожу по улицам, спотыкаюсь, в поисках куска хлеба.
Защитники в земле, инвалиды на земле, а главки наверху, на основе Нэпа давят нас.
С восемнадцатых годов много осталось сирот, детей, жен, вдов, отцов и матерей, которые остались и до настоящего времени беспризорными и бесприютными, и нет никакой помощи, никакого обращения и просвещения. Хватили ужасу.
Жили, как кто хотел.
Сотру с лица земли, и ветер разнесет прах.
Всю жизнь находился в огнях.
Не только не заплачет, но и ох не скажет.
Помочь старым партизанам – не богадельню разводить. Это важное дело для нашей революции. Грянет война, опять агитаторы будут сулить золотые горы и посылать нас в самое пекло…