Скрюченные руки – рукав в рукав. На башлыках снег. На прикладах снег настыл коркой. Продрогшие, сиплые голоса:
– Собаки, што ль?
– Где же начальники?
– Шутки плохие.
– До кишок смерзлись.
– Винца бы.
– Полсуток без смены.
У костра молча пораздвинулись.
Стуча зубами, подсели к огню. Из непослушных рук рвалась обмотка. Поведенная коробом шинель смерзлась с гимнастеркой.
Потом помалу глотки оттаяли, огонь заострил глаза.
Фенька растолкала Гришку:
– Давай наряд караула!
Спросонья помычал, поурчал Гришка. Сунул лапу за голенищу, – за голенищей у него хранилась вся походная канцелярия.
– Скорей возись! – нетерпеливо крикнула она, слыша за собой разрывы ругани.
Протер Гришка глаза: Фенька…
– Хмы… – запахнулся в шинель и отвернулся. – Ни яких каравулов не треба.
– Дай ротные списки.
– Кыш.
– Ну?
– Отчепись, стерво!
Приподнялся Гришка, накинул в костер сучков, вытянул из пазухи кисет и плюнул с присвистом.
– Это видала? – и показал.
Кто-то заливисто заржал.
Гришка принялся ругаться:
– Я начальник, а ты гадина, говядина, смердячий пуп… Ууу, ччч, кх…
Кругом молчали.
Сырые сучки постреливали. Пахнул дым. Фенька закашлялась, отвернулась от огня и спокойно сказала:
– Овечья ж… ты, а не начальник. Понял? Караулы выставить необходимо. Давай наряд. Чья очередь?
Андрюшка Щерба лупил печеную картошку, поддюкнул Андрюшка:
– Какая тут очередь… Послать вон его почетную банду… Нехай промнутся… Вечно в землянке спят да спирт жрут.
Две-три вылуженные простудой глотки поддакнули.
Тут какое дело? Увивалось вокруг Гришки с десяток своих ребят: «почетный конвой». Сыты-пьяны, в работы ни ногой. Коняги под ними – поискать надо. Гришка за конвойцев горой. В караул – ни в какую.
Комиссарша выругалась.
Набрала комиссарша добровольцев и ушла с ними в мерзлую ночь. На дорогах, на ветру провалялись до свету. По заре сбросились в лагерь, в солому, в сон.
Не успел Илько согреться под шинелью:
Крик
гам
бам
пыльно…
Вскочил Илько.
Буза
шухор
тарарам…
Перед землянкой Гришка Тяптя и борзые конвойцы.
– Выходи, курва!
– Вишь, фасон взяла!
– Ни коня, ни возу.
– Гээ…
На шум сбегались.
– Хай…
– Май…
– За стрижену косу…
– Замерзать, што ль?
Из землянки в шинели внакидку вышла Фенька:
– Не дам.
А просили спирту. Погреться. Закачались, зашумели, заголготали, подняли такой хай – смрадно. Налитая дурной кровью рожа Гришки накатывалась на комиссаршу:
– Говори, не дашь?
– Нет.
– Не дашь?
– Нет.
Фенька повернулась и, крепким каблуком сбивая мерзлые кочки, не оглядываясь, ушла в землянку.
Помитинговали-помитинговали и решили: шлепнуть комиссаршу. Гришка, конвойцы, с полдюжины дудаков – не разобрались спросонья, в чем дело, – всем выпить хотелось.
Зеленцы просыпались, почесываясь. Крестились на занимавшийся восток, грели котелки.
Илько бегал от костра к костру, пинал спящих, хватал за ноги, за руки.
– Братаны, становитесь… Живенько… Дядьку Гнат… Тришка… Боже ж ты мой!.. Комиссаршу расстреливать повели.
Которые побежали…
Илько передом. И наган в рукаве дрочит. Под легкой ногой тропа камень отхаркивала. В кольце конвойцев Фенька размашисто бьет шаг. И ухо рассечено.
– Стой, куда?
– Чо?
– На бут.
– Брось бухтеть!
– Какая твоя нота?
– Дужка от помойного ведра.
– Больше других тебе надо?
– Сунь ему.
– Катись, Валет.
– Стой, лярва!.. – крикнул отчаянно Илько и махнул наганом: – Дядьку Гнат, Васька…
Заурчали, залаяли.
Подбежал Илькин родной дядька Игнат. Сивый подбежал, Яковенко, Щерба, Хандус, другие…
– А ну, хлопцы, що туточки творите?
– Та…
– Ууу…
– Сука, готов товарища на бабу променять?..
– Ну? – подставил Илько наган Гришке ко вшивому затылку. – Смерти иль живота?
Гришка завял:
– Валет, край… Никогда сроду…
А кругом такое:
– Га.
– Так?
– Ага-бага…
– В цепь!
Попрыгали конвойцы в промоину. Илько с товарищами за камни попрыгали. И затворами щелк-щелк. Быть бы перепалке. Не миновать бы перепалки. Старики помешали, стоят на тропе, растопырились:
– Ат, бисово отродье!
– Чур, дурни!
– Матке вашей черт!
Пособачились-пособачились и вышли из-за своих прикрытий, все еще сжимая в жестких руках ружья и револьверы. До самого лагеря шли и ругались. Старики разгоняли их палками. Фенька шла сзади и отхаркивала сукровицу.
Кувыркался снежный ветер. Качались вершины широкоплечих гор. Снежной метелью умывалось утро.
Прискакал Александр.
– Каковы дела? – спросил он комиссаршу.
Фенька, оттирая шинельным рукавом запекшуюся на скуле кровь, доложила обо всем.
Ахнул Александр, плюнул, направил ее вместе с Илько в город: с тюрьмой дело по ходу, и в городе люди нужны.
Попрощался Илько с дядьком, по тропе бросился Феньку догонять.
На скале, над морем, в ветре, по ночи.
Костер в дыме, похожий на сиреневый куст.
Кисти спелых звезд.
Илько с Фенькой.
На шинельке в узел схлест. Ласковая сила сердце рвет. Вспомнила Фенька Трофима: сердце заморозил… Как просто и здорово. Тихо смеется Фенька:
– А ты подломил бы меня, как наш пулеметчик свою Марьку?
– Да, – тряхнул он разудалой башкой. Веселым огнем были затоплены глаза его, и легкая кровь винтом била в недумающую башку его.