– Шесть дней назад. В ночь с девятнадцатого на двадцатое, – ответил гонец.
– Сорок дней… – прошептал король.
Ему незачем было продолжать, ибо трое его приближенных произвели в уме те же подсчеты. Сорок дней, не дольше и не меньше. Ровно сорок дней прошло с того дня, когда на Еврейском острове, среди языков пламени, раздался вопль Великого магистра ордена тамплиеров: «Папа Климент, рыцарь Ногарэ, король Филипп, не пройдет и года, как я призову вас на суд божий…» – и вот не прошло еще шести недель, а проклятие уже обрушилось на голову первого из троих.
– Скажи, – обратился король к гонцу, знаком приказывая ему подняться с колен, – при каких обстоятельствах скончался наш Святой отец и что он делал в Карнантрассе?
– Государь, он держал путь в Кагор и в Карпантрассе задержался против своей воли. Уже некоторое время он страдал от лихорадки и томился в тоске. Он говорил, что желает умереть в родных местах, там, где увидел свет божий. Лекари усердно его пользовали, даже заставляли его глотать растертые в порошок изумруды, каковые, как говорят, являются лучшим лекарством против подобного недуга. Но ничто не помогло. Он умер от удушья. Вокруг его смертного одра собрались кардиналы. Больше я ничего не знаю.
И он замолк.
– Хорошо, ступай, – сказал король.
Гонец вышел. Залу окутала гробовая тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием четырех мужчин, застывших там, где их застигла неожиданная новость, да ровным дыханием борзой, которая сладко спала, пригревшись у камина.
Король и Ногарэ переглянулись… «Кто следующий?» – думали они. Глаза Филиппа Красивого стали еще больше, еще пристальнее стал их взор. Его лицо покрылось неестественной бледностью, и казалось, складки пышного королевского одеяния скрывают застывшее, холодное тело, от которого уже отлетел дух.
Всего неделя прошла с тех пор, как умерли в пытках братья д'Онэ и как заточили до конца их дней принцесс-прелюбодеек, а по всему Парижу уже поползла легенда, где в равной мере действовали любовь, жестокость и бесчестье.
Неизвестно почему, но в легенде этой, стремившейся, как и всякая легенда, бессознательно упростить ход событий, вся тяжесть вины падала на одну лишь Маргариту Наваррскую. Ей приписывали не одного, а десять, пятьдесят любовников. И прохожие опасливо поглядывали на Польскую башню, которую с наступлением темноты окружали бессонные стражи с пиками наперевес, готовые расправиться с любым смельчаком, рискнувшим заглянуть в это проклятое богом место. Ибо конец истории еще не наступил. Шепотом передавались из уст в уста весьма странные слухи. Что-то слишком много стали вылавливать в тех местах утопленников из Сены, и люди рассказывали, что его высочество Людовик Сварливый, запершись в своем Нельском отеле, собственноручно пытает слуг, причастных или заподозренных в причастии к любовным приключениям королевы, и что изуродованные тела их спускают в реку.
Утром седьмого дня красавица Беатриса д'Ирсон с первыми лучами солнца вышла из особняка графини Маго. Майское солнце отражалось во всех окнах. Беатриса шла не спеша, подставив лицо ласкающему прикосновению теплого утреннего ветерка. Она словно купалась в лучах солнца; с наслаждением вдыхала она запахи молодой весны, ей нравилось ловить взгляды встречных мужчин, особенно незнатных… «Если бы они знали, что я собираюсь делать. Если бы они только знали, что я несу в кошеле», – весело думала она.
Добравшись до квартала Сент-Эсташ, она свернула на улицу Бурдоннэ. Странное это было место: на улице Бурдоннэ шла своя особая, тайная жизнь. Уличные писцы держали здесь свои лавочки. Тут процветала торговля воском, ибо писцам требовались вощеные таблички для письма, тут мастерили свечи обычные, свечи церковные и мастику для мебели. Но в задних комнатах лавчонок улицы Бурдоннэ шла необычная торговля. Там по баснословным ценам и с бесконечными предосторожностями отпускали таинственные снадобья, которыми пользовались те, что занимались ворожбой и магией: змеиные жала, превращенные в порошок, растолченных жаб, кошачьи мозги, языки висельников, волосы распутниц, а также всевозможные растения, из которых изготовляли любовный напиток или яды, чтобы извести своих недругов. И поэтому правы были те, что называли Улицей Ведьм этот узенький переулок, где сам дьявол правил торг рука об руку с торговцами воском, ибо, как известно, воск – необходимейший предмет при ворожбе.
С рассеянным видом, но зорко оглядываясь и прислушиваясь к тому, что делается вокруг, Беатриса д'Ирсон незаметно проскользнула в лавочку, над дверью которой была намалевана надпись:
АНЖЕЛЬБЕР поставщик восковых свечей для королевского двора, часовен и церквей
Лавочка, зажатая между двух соседних домов, представляла собой длинное, низкое и темное помещение. С потолка свисали связки свечей самых различных размеров: на широких полках, идущих вдоль стены, были выставлены пучки свечек, связанных дюжинами, а рядом красовались витые свечи коричневого, красного или зеленого воска, которым пользовались тогда вместо сургуча для печатей. Все вокруг пропахло воском, и все предметы были чуть-чуть липкими на ощупь.
Сам хозяин, низенький старичок в огромном колпаке из небеленого полотна, усердно раздувал маленький горн и наблюдал за свечными формами. При виде Беатрисы его морщинистый беззубый рот растянулся в приветливую улыбку.
– Мэтр Анжельбер, – начала Беатриса, – я пришла затем, чтобы уплатить вам долг по дому Артуа.
– Что ж, доброе дело, красавица, доброе дело, наша торговлишка прямо на ладан дышит. Задушили налогами, а налог – это дьяволово изобретение. Если и впредь так пойдет, придется лавку закрывать! – заключил мэтр Анжельбер, вытирая закопченные руки о фартук.
Из дальнего угла комнаты он вытащил какую-то табличку и, озабоченно нахмурив брови, стал вглядываться в ряды цифр.
– Давайте-ка посмотрим, верны ли счета! – буркнул он.
– Верны, верны, – кротко проговорила Беатриса, опуская в черную ладонь старика несколько серебряных монет.
– Эх, побольше бы таких клиентов, тогда дело бы на лад пошло, – рассмеялся старичок, тщательно пересчитав деньги.
Затем добавил с заговорщицким видом:
– Сейчас я вам кликну вашего любимчика. Я им доволен: на работу не жалуется и язык за зубами держать умеет… Эй, мэтр Эврар!
Вошедший на зов мэтр Эврар оказался худым, но крепким мужчиной лет тридцати. Лицо у него было костистое, запавшие глаза в темных глазницах, тонкие губы.
Он хромал, и лицо его временами нервически подергивалось – очевидно, когда он неловко наступал на больную ногу.
Прежде чем попасть в лавчонку на улице Бурдоннэ, он был тамплиером и состоял в командорстве Артуа. После пыток, длившихся двенадцать часов, ему удалось бежать, но эта ночь нечеловеческих страданий, о которых напоминала искалеченная нога, сломила его разум. Он разучился верить и научился ненавидеть. И теперь его удерживала в живых лишь упорная жажда мести.