Дыхание молодого скульптора остановилось. Неведомая красавица была той самой мечтой, живым воплощением древнего канона женской красоты, идеалом во всем его совершенстве, которого он так себе и не представил!
Капли воды блестели на гладкой, загорелой до смуглости коже. Груди девушки, как широкие опрокинутые чаши – в безупречном соответствии с идеалом, – чуть более низко расположенные, чем по-правильному, напряглись. Сморщившиеся от холода соски приподнялись вверх и казались гранатовыми зернами на розовом золоте загара.
Точеные руки невольно прикрыли грудь и треугольник лона неизменным жестом Афродиты, рожденной морем, но не смогли спрятать ни тонкой гибкой талии, ни крутых изгибов широких бедер, резко суживающихся к круглым коленям.
Стройные ноги незнакомки показались скульптору тщательно выточенными из слоновой кости. Не слишком тонкие, но ни на волос толще, чем требовалось, чтобы это сильное тело могло быстро и легко бегать… они были даже излишне изящны по сравнению с мощью бедер и грудей. Как и эти тонкие щиколотки, по которым стекали струйки воды вперемешку с песком…
Ипполит взглянул прямо в лицо девушке и понял, что она еще полна дерзкого задора после победной игры с волнами. Но в удивленном взоре больших темно-голубых глаз вспыхнули искорки гнева. Прямые тонкие брови сердито сошлись на переносице. Ипполит покорно, с тоскливым вздохом отступил на шаг и отвернулся к воде.
Спустя мгновение, ничего не слыша из-за мерного гула моря, скульптор внезапно почувствовал ужас потери, но, боясь спугнуть девушку, не смел обернуться.
– Где ты, не уходи, я хочу поговорить с тобой! – воскликнул Ипполит и сразу успокоился, услышав сквозь шум волн ее звучный голос:
– Я отойду за скалу, чтобы одеться. Одевайся и ты…
– Не могу, – вновь встревожился Ипполит, вспомнив, что его несложное одеяние лежит далеко отсюда, на большом камне мыса, – я должен принести одежду вон оттуда, подожди меня!
– Я должна идти.
– Подожди, я без одежды, я плыл издалека, мне очень нужно поговорить с тобой… как… как жить… Умоляю, подожди!
– Нет, – в ответе девушки послышалась насмешка, и Ипполит рассердился.
– Пусть будет по-твоему, но я буду с тобой говорить, хотя бы и так… – Он провел рукой по груди.
– Я помню, как ты шел нагим в венке победителя под взглядами тысяч людей. А здесь только я одна, – неожиданно рассмеялась девушка, – подожди, я сейчас…
Ипполит оглянулся. Дивное видение исчезло, и вода смыла с песка маленькие следы ступней.
Кто она? Новая гетера? Дочь знатного рода? Жена неведомого пока богача, лишь вчера приехавшего в Афины из Милета, Кносса или Крита? Все эти возникавшие друг за другом предположения скульптор отвергал сразу. В ней нет и отзвука той покорности желанию, которая столь ощутима в гетере… Надменные и богатые гетеры не станут купаться в бурю в удаленной бухте… Девушка знатного рода никуда не ходит без подруг и рабынь.
Загорелое тело незнакомки наводит на мысль о Кноссе или Александрии, где загар не считается недостатком… А ее речь! Настоящая аттическая, без спартанской резкости или ионической певучести. А ее голубые глаза – редкий знак Посейдонова рода, особенно здесь, на земле Эллады, где привычнее черные глаза, бездонные и, увы, зачастую лишенные даже видимости ума.
И она знает его! Видела его победу на празднике Посейдона, восторженное чествование… Значит, она афинянка? Загадка оставалась нерешенной. Девушка окликнула его, и Ипполит приблизился, полный благоговения перед ее красотой. Издалека, осторожно, тщательно подбирая слова, ваятель начал пояснять свою цель. Было трудно высказать все из-за нехватки слов, но вдруг художник убедился, что девушка понимает его. Окрыленный Ипполит забыл обо всем… Грохотали волны, в дивном, нездешнем ритме шуршала набегающая с волной на берег и катящаяся, опять-таки с волной, вниз галька.
Они сидели за огромным камнем на плотном песке, гудящем, как медный лист, сблизив головы, чтобы говорить, не повышая голоса. Но художник видел только большие глаза, доверчиво открытые и потемневшие от работы мысли, и в них был интерес. Иногда незнакомка отворачивалась и устремляла взгляд поверх камней и волн в хмурящуюся тучами даль. Тогда Ипполит любовался ее профилем: прямой нос, короткий и закругленный, полураскрытые губы небольшого рта, спутанные ветром пряди густых волос, наполовину скрывавшие щеку и маленькое ушко. Ипполит говорил о странствии, предпринятом им в поисках вдохновения, о древнем идеале красоты, о воплощении Эроса, духа Эллады, в женщине…
Юноша вздрогнул от похолодевшего внезапно ветра, увидел собирающиеся над морем тучи и рассмеялся. Ананке, так звали незнакомку, улыбнулась в ответ открыто и просто. Ощущение внезапно возникшей близости не исчезло, а усилилось, когда девушка простилась, в изумительном, совершенном жесте подняв безукоризненно красивую руку. Она предложила Ипполиту свой плащ, но скульптор отказался.
Ананке стояла на берегу, пока он, сбежав по песку, не окунулся в бушующие волны и не преодолел их, выдержав первые, самые опасные у камней, удары. Скульптор беззаботно поплыл к едва видневшемуся вдали мысу, где оставил одежду и особенно желанный в такую погоду плащ из ионийской шерсти – теплый, но невероятно легкий. Он наслаждался борьбой со стихией, ощущая прилив радостной силы. Неожиданная встреча с Ананке обещала многое… Ипполит был убежден, что сама Афродита снизошла к тоскующему и ищущему художнику, послав долгожданное воплощение его грез. Ни на мгновение не поверил Ипполит в то, что ему может не понравиться что-либо в Ананке, – порукой тому была неколебимая уверенность в своей находке, ниспосланной богиней, которая покровительствует любящим.
Ему не пришлось разочароваться и потом, ибо каждая встреча приносила лишь радость и утверждала создателя в своей правоте, побеждая строгую взыскательность художника. Сдержанность движений, прямая и легкая походка, теплота рук, слабый свежий запах тела – все было чудесно в этой девушке, все нравилось Ипполиту. Скульптор не уставал любоваться ею издали, когда она шла к нему. Ананке так открыто и гордо несла свои высокие крепкие груди, что они казались летящими впереди тела. В ее походке безошибочно узнавалась дочь приморской Аттики, наследница поколений здоровых людей солнечного берега, любящих наготу и чистоту омываемого морем тела! Она была дочерью того мира, который с незапамятных времен древнего Крита и божественной легендарной Атлантиды открыто принимал Эроса и превращал неизбежность и необходимость плотской любви в безграничную радость. Эта радость была в понимании желания, в остром сплетении мужской и женской сил, противоположных, но равных по своей мощи и всегда стремящихся друг к другу. А радость рождения здоровых, красивых и желанных детей любви…
И действительно, Ананке, нежная и гордая, открытая и недоступная, казалась богиней среди людей иного мира, с трусливой оглядкой крадущихся к чудесным дарам Эроса. Женщины Азии сутулят плечи, чтобы спрятать свою прекрасную грудь, как нечто постыдное или безобразное…
Очень скоро Ипполит понял, что любит Ананке, что побежден Эросом с небывалой силой.