Каждый день прохаживался я по базарам, переходя с места на место, разговаривая с торговцами из чужих земель, и у всех спрашивал, что нового слышно о Кербушаре, пирате и моем отце. Одни не знали ничего, другие уверяли меня, что он мертв, но я никак не мог примириться с этим.
Я покупал красивые одежды, становясь чем дальше, тем большим щеголем, ибо, к счастью, не бедствовал. Но часто забывал обо всем надолго, погрузившись в какую-нибудь рукопись или книгу, купленную на Улице Книготорговцев.
А потом я увидел самую красивую женщину из всех, кого встречал когда-либо. Она пришла в кофейню с самим Аверроэсом, настоящее имя которого было Ибн Рушд. В тот день, когда солнечный свет проникал в помещение через дверь, оставляя все внутри в тени и тиши, они сели напротив меня. Был час, когда вокруг становится малолюдно; в кофейне не осталось никого, кроме нас троих. Мы сидели, скрестив ноги, на кожаных подушках за низенькими столиками. Раб принес им чай и сладости – конфеты, называемые «натиф». Незнакомка сидела рядом со своим спутником, лицом ко мне, и время от времени поднимала глаза и смотрела прямо на меня, ибо не могла этого избежать. Когда она повернулась, чтобы заговорить с Аверроэсом, я разглядел ее великолепный профиль и длинные ресницы. Она была божественно прекрасна, но мало ли красивых женщин вокруг, когда ты молод и жизненные токи струятся по жилам бурной волной? Но эта красавица… Она превосходила всех!
Теперь уже пришел черед ухмыляться Гаруну. Ибо он, конечно, предвидел, что вскоре в рассказе гиганта появится красавица. Да и сам Кербушар уже упоминал об этом.
– Так ты влюбился, глупец?
– О нет, принц, я полюбил. И была сия страсть взаимной, ибо не только я отдал ей, моей мечте, свою душу, но и она почтила меня столь же великой честью. Однако счастье наше было недолгим… Я опущу подробности – они могут занять время, отведенное на добрую половину наших жизней. Скажу лишь, что ее, ее матушку и малолетних брата и сестру взяли в плен безжалостные убийцы. Подлый властелин далекого княжества, поистине вонючий червь, трусливая собака…
– Не следует ругаться, достойный Матюрен, даже когда упоминаешь о врагах. Это скверно сказывается на настроении. Продолжай же.
– Ты прав, принц. Итак, сие мерзкое порождение клоаки отдало половину казны, наняло ассасинов, которым и поручило доставить в свой дворец мою любимую.
– Но как же ты отпустил ее? Почему не отстоял свою любовь? Почему не защитил?
– Я просто не успел – ее похитили ночью, воспользовавшись тайным подземным ходом у городской стены. И вот теперь я ищу обитель этого самого Старца, ибо наемники, взяв деньги у ничтожного владыки, не собирались выполнять условия договора: они увезли и ее, мою душу, и ее родных к самому шейху Хасану ибн Саббаху. А презренного, что их нанял, убили, оставив тело гнить посреди зловонной лужи, что называл он дворцовым прудом.
Гарун молчал. Воистину, рассказ юного гиганта Кербушара преотлично указал, сколь мелки его, принца, заботы и обиды и сколь неумно его, принца, желание странствовать, дабы сбежать от ответственности.
– Твоя цель, уважаемый Кербушар, воистину велика и более чем благородна. Каюсь, еще несколько минут назад я подумывал, не позвать ли тебя к себе одним из тех, кто будет помогать мне править, когда я стану халифом. Однако теперь вижу, что не следует этого делать.
– Да я и не пойду. Ибо дал зарок освободить любимую и вместе с ней вернуться в мир. О, если удастся мне сделать это… Нет, когда мне удастся сделать это, я посмею тебе напомнить о нашей встрече, беседе у костра и о приглашении, которое ты не решился сделать.
– Да будет так. Я подожду твоего возвращения и приглашу тебя, достойнейший.
Кербушар кивнул. Принц увидел, что мысленно юноша уже там, в неведомом, далеком от сегодняшнего дня, счастливом грядущем. Рядом с ним его любимая, дни его посвящены службе у принца, а ночи отданы любви.
Повисла тишина, нарушаемая лишь всхрапыванием коней да потрескиванием пламени.
Должно быть, мысли о любви оказались заразными. Ибо уже и Гарун стал думать о том, сколь сладкими могут оказаться объятия любимой и чем в этой жизни можно пожертвовать, дабы не размыкать этих объятий никогда.
Увы, опыт у принца был более чем невелик. Да, к его услугам были бесчисленные одалиски многочисленного отцовского гарема, однако то была страсть телесная. И утоление ее не затрагивало души принца. О, он был благодарен каждой из красавиц за уроки любовного мастерства, однако на следующий день едва ли мог припомнить имя той, что поделилась с ним знаниями.
А о любви, подлинной любви, забирающей в плен душу, Гарун знал мало, говоря по чести, лишь то, что писали дюжины дюжин трактатов о страсти и бесчисленные сотни романов о любви. Лишь одна из женщин, его первая возлюбленная, помнилась ему, и именно о ней и о том первом уроке вспоминал сейчас принц, сидя у едва теплящегося костерка.
В те дни Гарун не хотел и не пытался войти в гарем вовсе не потому, что стыдился чего-то. Ему просто было недосуг: бесчисленные занятия с мудрецами и фехтовальщиками, звездочетами и царедворцами, мечниками и советниками отнимали, как ему казалось, все его силы. Однако мудрая Марджана, как настоящая заботливая мать, уже не раз делилась с отцом, великим халифом, своим все растущим беспокойством.
– Ну, так повели одалиске или кальфе, чтобы они обучили нашего сына.
– О великий, – укоризненно покачала головой Марджана, любимая жена халифа, – ты же сам установил порядок, что ни одна из тех, кто еще не дал тебе наслаждения, не может покинуть стены гарема. Воистину, многие девушки мечтают вырваться из него, будто птицы. Но преотлично знают, что, ступив на плиты внешнего двора, навсегда потеряют возможность вернуться. А там, за стеной, в прекрасных садах, им сладко и лениво, и они сотню раз подумают, тысячу раз взвесят, что им важнее, и решат и дальше оставаться пленницами в золотой клетке.
– Но что же делать? Мальчик не желает входить в гарем, а любая из них не желает и носа высунуть наружу… Выходит, что задачка решения не имеет…
– Глупенький, – промурлыкала Марджана. О, наедине она могла позволить себе любые вольности, ибо знала, сколь сильно к ней чувство халифа. – Задачка имеет сотню решений. Или даже тысячу. Я лишь прошу тебя о великой милости: дозволь мне решить ее.
Халиф лишь усмехнулся в огненно-рыжую бороду. Он был приверженцем традиций, и пусть все вокруг брились, становясь на добрую дюжину лет моложе, он предпочитал подкрашивать хной бороду так, как это велось с незапамятных времен.
– Мы дозволяем тебе это, мудрая наша жена! И да пребудет с тобой милость Аллаха всесильного и его помощь в любой день твоей жизни!
Марджана лишь низко поклонилась в ответ. О, она нисколько не сомневалась в согласии мужа, однако считала необходимым получить повеление. А уж исполнить повеление она могла более чем просто.
Марджана знала, что дочь второго советника, красавица Айше, давно уже питает к Гаруну нежные чувства. Все дети царедворцев, так повелел владыка, учились вместе, ибо многое повидавший халиф Мухаммад терпеть не мог глупцов. Столь же отвратительны были ему и женщины, кичащиеся тем, что ничему, кроме умения быть красивыми, их не научили, и считающие, что знания лишь портят красоту. Говоря начистоту, Марджана немало потрудилась над тем, чтобы халиф Мухаммад утвердился именно в таком мнении. Еще больше сделала она для того, чтобы он повелел изгнать из гарема подобных красавиц. Владыка был не просто мудр, а мудр по-настоящему: исполняя подобные прихоти жены, он делал вид, что не замечает ни ее ревности, столь естественной для любящего сердца, ни ее придирчивости, столь естественной для любой женщины.