* * *
86 лет, 2 месяца, 28 дней
Четверг 7 января 2010 года
Не раскрывал этот дневник со смерти Грегуара. То есть семь лет. Мое тело стало мне так же безразлично, как было в раннем детстве, когда для «воплощения» я довольствовался тем, что копировал папу. Его сюрпризы больше меня не удивляют. Укоротившиеся шаги, головокружения при вставании с постели, негнущееся колено, вздувшаяся вена, еще разок подрезанная простата, хрипотца в голосе, удаленная катаракта, искры в глазах (фосфены ), появившиеся в дополнение к шуму в ушах, засохший в уголке рта яичный желток, все бульшие трудности с натягиванием брюк, незастегнутая по забывчивости ширинка, внезапные приступы усталости, желание прикорнуть, посещающее меня все чаще и чаще, – все это теперь рутина. Мы с телом доживаем свой срок как равнодушные друг к другу соседи. Никто ни о чем больше не заботится, вот и ладно. Результаты моих последних анализов, однако, подсказывают мне, что пришла пора в последний раз взяться за перо. Когда всю жизнь вел дневник своего тела, не описать агонию просто неприлично.
* * *
86 лет, 2 месяца, 29 дней
Пятница, 8 января 2010 года
С тех пор как Фредерик взял на себя контроль за моим состоянием и я каждые полгода сдаю кровь на анализ, момент открытия конверта утратил для меня бульшую часть своего драматизма. Фредерик расшифровывает результаты, и мы вместе констатируем, что если такой-то и такой показатели у меня чуть завышены, то все в целом все равно находится в пределах возрастной нормы. Весьма неплохо для такой старой развалины, как вы! Правда, позавчера одна цифра меня встревожила: А вот тут, гемоглобин пониженный, это не?.. Ничего особенного, отрезал Фредерик, просто усталость, вы чувствуете себя как сорокалетний, который немного перебрал накануне. Ваша подружка Фанш совсем загоняла вас, а ее смерть вообще подкосила, вот и все. Давайте, проваливайте, чтоб я еще полгода вас не видел, конечно, если Мона не позовет меня к вам на ужин. Вот такие у нас отношения с овдовевшим любовником Грегуара. Мона и правда время от времени зовет его на ужин. Ей нравится его грубоватый юмор. Когда она спросила его, почему гетеросексуалы становятся геями, а наоборот бывает очень редко, он холодно ответил: Зачем жить в аду, когда можно попасть в рай?
* * *
86 лет, 5 месяцев, 8 дней
Четверг, 18 марта 2010 года
Нет сил. Когда настало время идти спать, наша лестница показалась мне каким-то утесом. Зачем мы устроили спальню так высоко? Вот уже несколько дней я восхожу на эту вершину исключительно благодаря правой руке. На каждой ступеньке я тяну перила на себя, шепча: «Раз-два, взяли!» Как тянут рыбачью сеть. Сеть – это я, и я сам себя вытаскиваю на борт. С каждым вечером все тяжелее. Удачной рыбалки. Главное, не останавливаться. Снизу за мной следят. Не волновать детей. Они всегда видели, как я бодро взбираюсь по этой лестнице. Добравшись до площадки, уже вне зоны видимости, я прислоняюсь к стене, чтобы перевести дух. Кровь стучит в висках, в груди, даже в подошвах. Я – одно большое сердце.
* * *
86 лет, 8 месяцев, 22 дня
Пятница, 2 июля 2010 года
Похоже, я был прав, и к понизившемуся гемоглобину следовало отнестись серьезнее. Я прочел это в глазах Фредерика после разбора очередных анализов. Вы чувствуете какую-то особую усталость в последнее время? У меня одышка, особенно, когда я поднимаюсь по нашей лестнице. Неудивительно. У вас гемоглобин упал до 9,8. Кровотечений нет? Насколько я знаю, нет. Ни из носа, ни в каких-нибудь других местах? Он говорит о дополнительном обследовании. А стоит ли эта старая калоша таких усилий? Не болтайте глупостей, делайте что я говорю! Повторный анализ крови. Тут же. Результат тот же. С новой подробностью: дефицита витамина В12 нет. Вот и хорошо, говорю я. Что – хорошо? Ничего хорошего! Это говорит о том, что у вас, возможно, рефрактерная анемия. Рефрактерная? Что это? Не поддающаяся лечению, раздраженно отвечает Фредерик. На секунду он забыл, что перед ним пациент, и отчитывает меня, как нерадивого студента. Как это я в моем возрасте могу не знать, что такое рефрактерная анемия? Сердитое молчание. Видно, что он думает о чем-то крайне неприятном. Наконец он говорит: Сделаем миелограмму. А это что такое? Пункция, анализ костного мозга. Моего спинного мозга? Это что, мне засадят иглу в позвоночник? Ни за что! Он смотрит на меня в изумлении. Кто говорит про спинной мозг? Никто никогда не трогает спинной мозг! Что это вы там напридумывали? Что мы полезем через грудину, средостение, сердце, аорту, чтобы выкачать у вас спинной мозг? Фредерик, так вы сами только что сказали про пункцию спинного мозга. Не спинного, а костного! Костного мозга! Ему никак не прийти в себя. Он просто задохнулся от такого невежества. Невежества, которое в его педагогическом понимании (Грегуар говорил, что он замечательный преподаватель) равно равнодушию. Вы что, совсем ничего не знаете о своем теле? Вам это не интересно? Для вас это терра инкогнита? Носимся по всей земле ради оздоровления мира, а нашим здоровьем пусть врачи занимаются? Это я о вас говорю, черт побери, не о себе! О вашем собственном теле! Я молчу. Простите, буркает он. И все же добавляет: Вот оно, ваше долбаное воспитание!
* * *
86 лет, 8 месяцев, 26 дней
Вторник, 6 июля 2010 года
Жду миелограмму. Послезавтра. Попросил Фредерика подробнее описать процедуру. В грудную кость пациента вводится троакар, через который откачивается немного костного мозга для анализа. Ну вот, теперь я – это мой костный мозг. Я попросил показать мне троакар. Это оказалась стальная полая игла длиной в несколько сантиметров с перекладиной вроде сабельной гарды, которая не позволяет ей проникать слишком глубоко. Похоже на стилет, вроде тех, которыми пыряли друг друга придворные эпохи Возрождения. Сама операция заставляет вспомнить о бесконечных умерщвлениях Дракулы. Значит, мне собираются забить кол в грудь, ни больше ни меньше. Точное название это кола – «троакар Малларме». Какое отношение он имеет к поэту? Все, что я знаю о Малларме с медицинской точки зрения, это что он умер, изображая перед врачом симптомы заболевания, из-за которого и пришел к нему на консультацию. Нелепая смерть. Все равно что убийство, совершенное во время следственного эксперимента.
Рассуждения Фредерика о моем равнодушии к проблемам тела меня, естественно, развеселили. Забавно было бы подсунуть ему этот дневник! Хотя в чем-то он прав. Я никогда не рассматривал свое тело как предмет научного интереса. Не пытался разбираться в его загадках по книгам. Не делал его объектом медицинского наблюдения. Я позволил ему удивлять меня, как ему хочется. А этот дневник дал мне возможность собирать его сюрпризы. С этой точки зрения, да, согласен: по части медицины я – невежда. Впрочем, могу себе представить, с какой физиономией врачи встречали бы у себя пациентов, вооруженных медицинскими знаниями и умением поставить любой диагноз.