Book.

Экзамены на звание учителя я выдержал удовлетворительно (брат Витя такой экзамен выдержал отлично). Теперь оставалось получить место, что было не так просто. Но и это уладилось: отец, махнувший рукой на мою канцелярскую карьеру, попросил городского голову, своего высокого начальника, замолвить за меня словечко перед инспектором народного образования. Голова замолвил, и я получил назначение в Новосергеевское начальное училище, невдалеке от города.

Но до отъезда оставалось еще десять дней, и чем их заполнить, я не знал.

Илька сказал:

– В городской сад требуются рабочие – сухие ветки подрезать. Не худо б тебе поработать топориком, а то все пером да пером.

– И то правда, – с готовностью согласился я и на другой же день, одетый в какую-то мешковину, уже взбирался на липы и тополя.

Возвращался я из сада усталый, с непривычки к физическому труду ныло все тело, и все-таки чувствовал себя превосходно, куда бодрей, чем после писания копий в судейской канцелярии.

Однажды, сидя верхом на ветке клена, я увидел идущую по аллее девушку в сиреневом костюме, с пестреньким зонтиком в руке, и чуть не свалился на землю: даже на большом расстоянии я сразу узнал Дэзи. Когда она была уже совсем близко от дерева, на котором я замер, из боковой аллеи выскочил с обеспокоенным лицом прохвост Дука и бросился к девушке:

– Дэзи, вот вы где!.. А я вас ищу!.. Ваша маман сказала, что вы в сад пошли, – и вот я здесь! – Он сделал такое движение, будто хотел эффектно стать на одно колено.

По лицу Дэзи скользнула гримаска досады:

– От вас никуда не спрячешься. Это мучительно. Оставьте меня, пожалуйста, хоть на час.

Дука приложил ладони к груди:

– Но Дэзи!..

– Подите прочь!.. – гневно выкрикнула девушка, и лицо ее ярко вспыхнуло.

Дука закивал головой:

– Уйду, уйду, уйду. Ваше слово для меня закон.

Кивая, как болванчик, и пятясь задом, он скрылся в аллее, откуда перед этим выскочил. Дэзи стояла, прикусив губу. Грудь ее вздымалась…

Засмотревшись на нее… что скрывать, скажу точней: залюбовавшись ею, я выпустил из рук топор, и он упал на дорожку. Дэзи вздрогнула и подняла голову к дереву. Мне ничего не оставалось, как спрыгнуть с ветки.

– Ах!.. – вскрикнула девушка.

– Не бойтесь, я не разбойник, хоть и с топором, – угрюмо сказал я.

Но она уже пришла в себя. Видимо, моя одежда из мешковины объяснила ей, что за чучело свалилось с дерева.

– А я и не боюсь. – Она гордо взглянула на меня.

Я хотел пройти мимо и уже сделал несколько шагов, как она окликнула меня.

– Послушайте, вы дровосек?

– Вроде, – буркнул я.

– А вам можно отлучиться из сада?

– Я не привязан.

– Тогда вот что… – Она слегка поколебалась, потом решительно раскрыла бархатную сумочку и вынула из нее маленький розовый конвертик. – Отнесите это по адресу. Я вам заплачу.

Я машинально взял конверт.

– И подождите ответа, – крикнула она мне вдогонку.

На конверте тонкими изящными буквочками было написано: Багрову Алексею Викторовичу, Итальянский переулок, 7.

Так вот кто адресат! Этого студента Петербургского университета, сына доктора Багрова, я знал, как знали и многие в городе: он печатал свои стихи в местной газете, декламировал их со сцены на концертах литературно-художественного кружка, писал в петербургские «Биржевые ведомости» коротенькие живые корреспонденции о местной жизни. Лицо у него было смуглое, с еле заметными рябинками, волосы черные, глаза диковатые, цыганские. Барышни и, особенно, дамочки были от него без ума, но он, говорят, никому не отдавал предпочтения и был со всеми одинаково сдержан и даже суров. Я нашел его во дворе, под густой шелковицей, с книжкой в руке.

Прочитав записку, он сказал:

– Передайте, сейчас приду, – и полез в карман.

– Спасибо, мне уже заплатили, – буркнул я.

– Ничего, возьми еще.

– А я вам говорю, что мне уже заплатили! – раздельно отчеканил я каждое слово и пошел со двора.

Дэзи сидела на скамье вблизи того места, где я свалился с дерева. Не доходя нескольких шагов, я остановился и сказал:

– Сейчас придет.

Дэзи раскрыла сумочку.

– Мне уже заплатили, – предупредил я.

– Ничего, возьмите еще.

– А я вам говорю, что мне уже заплатили! – ответил я так же резко, как и студенту.

Она удивленно взглянула на меня, и лицо ее вспыхнуло румянцем оскорбления.

– Простите, – сказал я тихо и отошел.

Показался студент.

С тех пор я еще два раза видел их вдвоем – на той же скамье, в ту же пору дня. Проходя мимо, я слышал, как он глухим голосом декламировал ей стихи. Она вертела зонтик и молча слушала, глядя на носочки своих туфелек.

Это было у моря, где ажурная пена,

Где встречается редко городской экипаж… —

доносилось до меня.

Накануне своего отъезда в деревню я, одетый уже в учительскую форму, то есть в костюм с золотыми пуговицами и бархатными темно-синими петличками, опять пришел в сад. Перед тем как надолго покинуть город, я прощался со всеми своими любимыми уголками. И вот здесь, сидя на садовой скамейке, я стал невольным свидетелем разговора, который вели Дэзи и студент. Они сидели на другой скамье, отделенной от моей густыми кустами акации, и, конечно, меня не видели.

– Почему вы мне всегда декламируете чужие стихи? – спрашивала Дэзи с ноткой раздражения. – Игоря Северянина, Бальмонта, Андрея Белого я и сама могу прочитать по книгам.

– И мои стихи вы можете сами прочитать: они печатаются… гм… в местной газете. – Последние слова студент произнес иронически.

– Но вы же другим декламируете их?

– Другие лучших стихов и не заслуживают. Вот если напишу что-нибудь настоящее, в чем, однако, сомневаюсь, то и без просьбы прочту вам, и только вам.

– Тогда, может быть, будет уже поздно. Меня выдают замуж – не до стихов будет.

– Вот как! – глухо воскликнул студент. Он долго молчал, потом спросил: – А за кого же – не секрет? Уж не за дурака ли этого, Дукало?

– Нет, не за Дукало. За Каламбики.

– Да-а, это жених! Одной земли у него больше пяти тысяч десятин. А дома! А конный завод! Словом, ваш папаша – мужичок не промах. Или это мать облюбовала такого себе зятя?

– Оба, – вздохнула Дэзи. – Но больше, конечно, настаивает отец.