Калитка отворилась, русская красавица шагнула во двор.
Лабрюйер понимал: если подойти к женщине, она поднимет крик, дворник, отворивший калитку, тоже заорет, и ничего хорошего из этого не получится. Значит, нужно запомнить дом, а наутро…
Что будет наутро — он придумать не успел.
На плечах у него повис тяжелый человек, норовящий пережать горло.
Лабрюйер уже бывал в таком скверном положении и знал, как себя вести. Он успел схватить нападавшего за два пальца правой руки и с силой рвануть. Раздался неприятный треск, вопль боли, и Лабрюйер вывернулся.
Русская красавица завизжала.
Оказалось, Лабрюйер обезвредил всего одного противника.
К нему приближались еще двое. Один метнулся в сторону — его целью явно была калитка. Другой выхватил из-за пазухи оружие, какое — Лабрюйер не разглядел.
Ременная петля была очень удобна — если человек шел на поиски приключений в расстегнутом пиджаке или кителе. Лабрюйер не догадался расстегнуть пальто — и теперь пятился, пытаясь поймать нужный момент, чтобы кинуться наземь и перекатом уйти с линии огня.
В это время тот, кому Лабрюйер повредил руку, замолчал, а третий — проскочил-таки в калитку.
И тут все изменилось.
Человек, державший Лабрюйера на мушке, сделал то самое едва уловимое движение, за которым должен был последовать выстрел. Вдруг его голова дернулась, выстрел был — но пуля прошла в сажени от Лабрюйера.
Двух мгновений Лабрюйеру хватило, чтобы рвануться вперед и поймать вражью руку с револьвером. И сразу мимо него пробежал человек в длинном пальто, за ним другой, оба бросились в калитку.
Противник Лабрюйеру попался сильный — отвыкнув от настоящих схваток и отяжелев, Лабрюйер попался на прием, надо полагать, из японской борьбы и полетел наземь, тут же его придавило тяжелое тело. И нога в ботинке треснула по голове. Это вмешался тот, с поврежденной рукой.
С головы слетел его парадный котелок.
В подворотне творились странные дела — там вскрикивали, чем-то гремели.
Выстрел на улице в респектабельной части города — явление необычное, потому следовало ожидать, что местные жители примутся телефонировать в полицию.
В голове у Лабрюйера от удара несколько помутилось, и он не сразу понял, что тяжесть с него скатилась. Рядом шло целое сражение — кто-то скакал, пыхтел и хакал, нанося удары. За Лабрюйеровой головой неизвестный благодетель опустился на корточки, подхватил его под мышки и посадил.
Вдруг все кончилось, участники боя разбежались.
Лабрюйер остался в одиночестве, посидел по меньшей мере пять минут и с трудом поднялся.
Полиции ждать не следовало.
Он подобрал котелок, сделал два шага и ухватился за ручку калитки. Калитка была заперта. Тогда он, как мог скоро, пошел к Старой Гертрудинской церкви. Очень хотелось сесть, прислонившись спиной к стенке. Упрямство не позволило. Понять, что все это значило, он пока не мог. Зайдя за угол, остановился, выглянул из-за деревянного домишки. На Церковной было пусто.
Он подумал о фрау Берте. Вряд ли, что сидит в пролетке и терпеливо ждет. Скорее уж артистка обиделась и приказала везти себя в «Северную гостиницу». Как тут не обидеться… Ужин обещал, а сам сбежал…
Разумеется, пролетки возле «Франкфурта-на-Майне» не было.
Лабрюйер побрел к фотографическому заведению. Он вошел туда с черного хода и увидел, что в коридоре горит свет. Очевидно, Каролина сидела в лаборатории и возилась с заказом. Он постучал в дверь.
— Идите домой, душка, я сама справлюсь, — был ответ.
— Фрейлен, выйдите хоть на минутку. У меня, кажется, голова сильно разбита.
— Сейчас, душка.
Она вышла, весьма недовольная, усадила Лабрюйера на стул и исследовала его голову.
— Как это вы треснулись? И в чем вы перемазались?
— Обычная грязь, фрейлен. Поскользнулся, упал навзничь, к чему-то приложился головой.
Рассказывать об охоте на русскую красавицу он не хотел. Русская красавица — это по ведомству полиции, это его попытка помочь Линдеру, который столько раз помогал. Каролина тут ни при чем.
Каролина так посмотрела на Лабрюйера, что он даже смутился. Во время полицейской службы ему не раз доводилось врать и тем, за кем охотился, и начальству. Потому первая мысль, пришедшая в пострадавшую голову, была: разучился?!
Он немного помолчал, потом спросил:
— Коньяка у вас не найдется?
У Каролины была небольшая фляжечка, из которой она добавляла коньяк в кофе, а то и прикладывалась со словами:
— Отчего я не могу позволить себе то же, что и мужчины? Я что — домашняя клуша, безмозглая курица? Я абсолютно свободная передовая женщина.
Без единого слова Каролина вынесла ему фляжку, налила в колпачок примерно половину унции, больше не поместилось, потом повторила.
— Ступайте домой, Александр Иванович, — сказала она почти ласково. — Ступайте потихоньку. Вам будет полезно пройтись по свежему воздуху. Я бы тоже прошлась. Все эти картинки уже в глазах мелькают.
— Может, хватит с вас на сегодня?
— Там немного осталось.
Коньяк произвел на Лабрюйера странное действие — немедленно захотелось выкинуть из желудка все, что скопилось за неделю. Зажав рот рукой, он поспешил к клозету и пробыл там минут пять. Когда вышел, вытирая выступившие слезы, Каролина уже стояла у дверей одетая, в нелепой маленькой шляпке без всяких украшений. Шляпка была ее знаком протеста против больших и роскошных шляп, которыми дамы, считающие себя самками, привлекают внимание самцов.
Каролина довела Лабрюйера до угла Дерптской и Гертрудинской. Убедившись, что ему полегчало, она пошла назад, а он — домой. На лестнице у него закружилась голова, но он не сверзился, вцепился в перила, очень медленно добрался до своего жилища и прямо в пальто повалился на кровать.
Как ни странно, удалось заснуть. Среди ночи он проснулся и разделся, покидав все на пол.
Утром Лабрюйер собрался в полицию. Пальто было грязным, старое пальто он оставил в фотографическом заведении — оно, с полуоторванным рукавом, висело за дверью в лаборатории, рукав же оторвался, когда Лабрюйер с Яном таскали мебель и доски для помоста. Но он нашел в шкафу свою старую и довольно теплую тужурку. Котелок к тужурке не напялишь, пришлось откопать и фуражку. Не та экипировка, в которой бежать к фрау Берте просить прощения… Ну, значит, не раньше, чем госпожа Берзинь отчистит пальто. Имея троих сыновей, она по этой части нажила хороший опыт.
Он должен был рассказать о ночных похождениях Линдеру и, возможно, Янтовскому. Вспомнив про Тадеуша, Лабрюйер зашел к фрау Вальдорф.
Еще было не время вносить плату, но он соврал фрау: возможно, в то самое время уедет на несколько дней, так что лучше заранее.