– Ага, сумерничаете? Дай-ка я присяду, – сказал Алёша и влез между мной и Катей. Сволочь. Никаких представлений о принципах рассаживания. Если скамейка трёхместная, то девушка должна сидеть в центре. Только так она может выбрать, кто ей роднее. Удивительно, с какими мерзкими типами приходится сотрудничать. Если бы не мозгокрут Кеша, в жизни бы не связался.

Алёша пошутил, Катя рассмеялась. И прижалась к конкуренту, склонила голову, а он к ней. Вроде невинно, но где, скажите, эта грань между невинностью и бесстыдством? На красиво выгнутую Катину шею сел комар. Потоптался, прицелился и ввёл хоботок прямо в сонную артерию. Она комара не чувствовала. Выброс эндорфинов у неё, как же. А я всё видел и молчал.

Июль, жара

* * *

Лиза первой укатила на маленькой своей машинке. Кеша тут же скис.

– Чем чаще они обижаются, тем быстрей приходят в себя, – сказал он мне, хоть я ничего такого не спрашивал.

Возвращались порознь. Некрасову повезло, к нему в машину уселось всё самое приятное – Катя и подруги. Мне достались угрюмый Раппопорт и пьяные театралы. Прощаясь у трамвайного кольца, они меня обнимали, трясли руки, звали на премьеру. Велели звонить какой-то Клавдии Степановне. Услышав пароль «Я от Коли», эта женщина теряет контроль и мечет в просителя лучшие билеты. Телефона не оставили. Тут из-за поворота вырулил трамвай, господа артисты побежали в его сторону неровными зигзагами.

– Всё-таки я гений, – признался Кеша, глядя вслед театралам. Он сам не ожидал такого успеха. Катя проваливается в Алёшу, будто не психология ею руководит, а сама судьба.

– Может даже, у них выйдет продержаться года три, – сказал мозгоправ.

Увлечённые интригой, мы позабыли, что у нас не треугольник любовный, а целый параллелограмм. Вдруг приехал Генрих. Его манера парковать авто поперёк проезда теперь показалась мне милой.

Возвращается муж из командировки – дома пусто. Жена телефон не берёт, вместо неё два мужика в доме. Неудивительно, что у мужа мрачное лицо.

Я представил Генриху Иннокентия. Дескать, светило гештальта, мастер суггестии, лучший в Прибалтике толкователь сновидений. Если приснилась свадьба или ещё какой кошмар – всё к нему. Хлопком в ладоши погружает в транс военных эпилептиков, оперных истеричек и африканских носорогов. Может вернуть нервное равновесие одной лишь доброю улыбкою. Генрих отказался.

Кеша назвал меня балаболом, отправился готовить кофе. Он считает, это лучший способ разрядить неловкость. Выбрать калибр помола, досыпать сахар, капнуть в жезву три капли холодной воды и напряжённо следить за пенкой… Ему точно было интересно. А нам – всё равно неловко. Я заговорил на общие темы:

– А мы тут на пикник ездили. Шашлык был… Осётр… Катя скоро приедет. Наверное. В магазин заскочила.

– Да-да, конечно, – сказал Генрих. На чемпионате траурных голосов он точно стал бы чемпионом. Кеша поставил перед ним чашку. Сказал, что приготовил кофе по особому колумбийскому рецепту. Наврал, конечно. Генрих молча положил сахар и ложкой вращал с таким дребезгом, будто не размешивал, а сверлил.

Мне нравится, что не я один мучим этой женщиной. Страдающий Генрих – вот название картины, которую я бы повесил над кроватью.

– Что же вы не предупредили Катю о приезде? – спросил Иннокентий как бы с сочувствием.

– Сюрприз хотел устроить, – ответил игрок.

– Не сомневаюсь, она обрадуется.

Вдруг хлопнула дверь, в прихожую вошли. Генрих повернулся на звук и засопел. Раппопорт уставился на Генриха. Он психолог, изучает поведение обманутых мужей в ареале их обитания. Я стал смотреть на Кешу. Мне интересно, как учёные исследуют дикую фауну. Мы слышали Катин смех, голоса подруг и заливистый фальцет Некрасова. Господин артист рассказывал очередную байку.

Прошла долгая, долгая минута – и они ворвались. Сперва зелёная подруга, за ней рыжая. С хохотом и визгом. Потом Катя, тоже оскорбительно весёлая. Алёша вошёл худшим из способов. Он смотрел под ноги и говорил, говорил. Не видел диспозиции, опустил руку на Катину талию. Спокойно и привычно. Вошедшие увидели Генриха и замерли. И сразу поняли – всё очень плохо.

Катя первой очнулась, порхнула к мужу, чмокнула в щёку, повисла на шее. Зря она ушла из театрального. Преподавателям стоило бы удерживать её насильно, цепями и угрозами. К пенсии гордились бы, что воспитали гениальную актрису.

Она щебетала легко и ласково. Будто не было той страшной секунды, когда бывший встретился с будущим, и оба это поняли. Все поверили, даже я, – неловкость лишь почудилась. На самом деле поведение всех присутствующих, все мысли и намерения – всё очень, очень пристойно.

Как же легко они нас обманывают! Восторг и ужас! Катя строчила без пауз, будто заговаривала несчастье. Но выглядело, конечно, будто она страшно соскучилась.

– Мы были на пикнике у одного богача, милейший дядька, всех любит. Шашлык готовит божественный. А это Алексей Некрасов, познакомься. Актёр нашего театра. Алёша вместе с Севастьяном готовит пьесу о Нострадамусе. Он будет режиссёром и сыграет Генриха Восьмого. Мне, представляешь, предложили роль! Даже не знаю… Здорово?

Генрих кивнул. Конечно, здорово. Столько мужиков вокруг. Актёр-режиссёр, хромой психолог, увалень-писатель. Ещё какой-то миллионер, повелитель шашлыка, на втором плане. Не хватает только предыдущего мужа по фамилии Иванов, для коллекции.

Всем стало весело. Мы пили вино, играли в психологические игры, которых у Кеши в голове ровно миллион. И только Генрих был мрачен. Он знает триста невербальных способов сказать гостям «до свидания». Он зевал, спрашивал, который час, замечал, что на улице прекрасная погода для прогулок и не хочет ли Катя пройтись перед сном. Интересовался ужином, ковырял золу в камине, мыл посуду, уходил наверх, потому что устал, и снова возвращался. Катя сделала бутерброды, что в переводе с языка молодожёнов значило «не будь засранцем». Дом гудел. Алёша захмелел, тряс светлым чубом, строил смешные рожи и много жестикулировал. Рыжая и зелёная подруги смотрели на него влюблённо. Кеша хохотал, поправлял хромую ногу, просил рассказывать ещё.

Комментарии Генриха стали желчны. Он готовился к скандалу. На него всё равно не обращали внимания. К ночи его взгляд уже оставлял в душе такой холод, какой бывает, если целовать взасос могильный камень.

Мне стало его жаль. Я поднялся, сказал «какие вы все клёвые!» и ушёл спать. Хотелось, конечно, чтоб Катя смотрела мне вслед. Вдруг обернулся с лестницы, – она глаз не сводит с Некрасова. А чтоб вы все тут лопнули.

Следующую неделю я просидел в кабинете, отключив телефон. Написал десять тысяч слов. Стёр. Написал ещё три тысячи. Снова уничтожил. Купил в подарок коробочку дорогого гватемальского кофе, поехал узнавать, как проходит соблазнение. Раппопорт, меня увидев, выгнал из кабинета очередную плачущую женщину. Настроение у него было отличное.