– А ноги?
– Он на них смотрит. Думаю, он будет помнить эти двадцать минут у этих ног, пока дядюшка Альцгеймер не постучится в черепушку. Заметьте, она подошла достаточно близко, чтобы мужчина впал в транс. Но не настолько, чтобы он потерял сознание. Лишь колесо встанет на место, она сделает шаг назад – и толстяк очнётся непонятно где, на обочине, в странной позе.
Всё так и вышло. Конечно, она улыбнулась и что-то приветливое сказала спасителю. На прощание. Потом села и уехала. А он остался стоять с перемазанной рожей. Вот так и со мной будет. Однажды утром я её не увижу – и всё.
* * *
Миллионер Семён Борисович захотел узнать, как всё прошло. Не-не, говорит, по телефону не надо, встретимся за ужином. Настроение у всех было – так себе. В честь итальянской пьесы, с которой всё началось и в которой женщины куда менее капризны, Некрасов заказал кьянти и пасту. По лицу его было видно, насколько здесь не Италия. Раппопорт пилил стейк так, будто это плоть того красавца из института физкультуры, что увёл первую Кешину любовь. Кеша сказал:
– Жирная пища подавляет депрессию. Свинина – лучший наш друг в минуты неудач.
Я заказал утку в медово-томатном соусе. Ждал долго. Принесли какую-то мумию ящерицы с помидорами. Не знаю, сколько протянет мир, в котором так ненавидят уток.
И только Семён Борисович был весел. Хлюпает свой сырный суп. У него диета. Он хочет нравиться юным шалавам не одним только кошельком.
– Что думаете предпринять? – спросил богач. – Может, всё-таки организуем нападение? Мои охранники – золотые ребята. Могут сами себя отдубасить, но со стороны покажется, будто всех положил Алексей. Очень достоверно.
– Нет… Катя не купится.
– Тогда пожар? Никто не знает, этот дом застрахован?
Миллионерский масштаб завораживал. Я хотел в шутку предложить землетрясение и цунами, но Семёну Борисовичу могла понравиться идея. Непонятно тогда, как отговаривать.
– Предлагаю свернуть проект, – сказал я.
– Чего это? – обиделся Лёша.
– Потому что надоело. Надо книгу сдавать, а у меня ведро черновиков. И не в обиду Алексею, признаков успеха я не вижу. То есть, признаю, Алёша был хорош, но – не сработало. Да и нехорошо всё это. Подло.
– А я считаю, мы правы и дела идут хорошо, – упёрся Некрасов.
– Послушайте, я всё затеял. А теперь передумал. Как заказчик проекта, я его закрываю!
Раппопорт отложил вилку, посмотрел синим взглядом и сказал:
– Ты ревнуешь. Это значит, дела идут отлично. И, вопреки твоему больному разуму, я рекомендую продолжать. Все согласны?
Леша и Семён Борисович кивнули. Я встал и взмахнул рукой для убедительности.
– Тогда я объявляю предприятие банкротом! Никто не получит ни копейки!
– Ну, Севочка, деньги вообще не проблема! – заметил любитель психологии Семён Борисович.
– А я всё Кате расскажу!
Иннокентий азартно хлопнул в ладоши.
– Не расскажешь! Ты втрескался по самое это самое. Развенчание интрижки – самоубийство. Расскажешь – потеряешь её навсегда!
В ответ я сказал такое, чего сам от себя не ожидал:
– Только попробуйте её обидеть. Зарежу! Всех троих!
Повернулся и ушёл. И ящерицу-утку доедать не стал.
* * *
Постучалась в дверь, говорит:
– Скажи: «Выходи за меня замуж».
– Выходи… нет, стой. Чего это?
– Всё понятно, – говорит она и уходит вниз. Я хожу по комнате, сажусь, вскакиваю, дёргаю себя за нос и уши. Открываю окно, там дождь. Выставляю голову под капли, делаю пять глубоких вдохов. Потом спускаюсь в кухню, подхожу, встаю на колено.
– Катя, выходи за меня замуж.
– Не выйду.
Тут я поднимаюсь, тоже говорю «всё понятно» и возвращаюсь в кабинет. В этот день я точно ничего больше не напишу.
* * *
Джин Фаулер сказал: «Писать – легко. Нужно лишь сидеть и смотреть на чистый лист, пока на лбу не выступят капли крови». Конечно, это не так. Фаулер слукавил, сильно преуменьшив тяготы нашей профессии.
Во-первых, вы никогда ничего не напишете, если проверите почту или новости. Тут же встретится потрясающая информация о подорожании квартир в Гватемале. Потом сведения о концептуальной «тойоте», рейтинг купальников, мультик про кота и муху. Через шесть часов, измочаленный и злой, вы уйдете на кухню. Будете жарить картошку и рыдать от собственной никчёмности.
Теперь предположим, у вас стальная воля. Вы с вечера сломали телевизор. Вы настолько разумны и рациональны, что раздавили каблуком прибор – домик, в котором гномики добывают интернет. Сегодня (это клятва) вы напишете минимум пять слов. И пока они не напишутся, вы будете сидеть в этой позе, на этом стуле, перед этим монитором. Даже если придётся так просидеть остаток жизни. Скоро вы научитесь не замечать смены сезонов, соседей, тортов, семейных чаепитий. Станете путать утро с вечером и маму с папой. За обедом повадитесь говорить тексты своих персонажей, перестанете бриться, в чужих речах будете слышать только дурную стилистику. На стену приклеите два плаката. Один с главным правилом индийских литераторов:
«Сократить фразу на одну краткую гласную – такая же радость, как родить сына».
Второй – с пословицей, которая без единого местоимения, наречия и прочих паразитов описывает целую жизнь:
«В девках сижено – плакано, замуж хожено – выто».
По-хорошему, после этой пословицы все писатели мира должны бы прекратить писать. Потому что литературы совершеннее не бывает. Но мы всё равно пишем, ибо совести у нас нет.
Неспособность писать ведёт к истерикам и срывам. Домашние нас избегают и, выходя в коридор, приговаривают: «Кажется, ушёл». Вы угробите сердце кофеином и сигаретами, растолстеете. Если повезёт, не слишком прославитесь. Потому что с популярностью приходит абсолютная немота. И подбор нужного слова превращается в роды корабельного якоря.
И всё лишь затем, чтобы получить десяток писем от поклонниц. Каждая назовёт вас гением, признается, что жила во тьме, но теперь всё расцвело и колосится. Вы перевернули жизнь, впустив в неё свет. Во втором письме читательницы расскажут забавные факты из своих молодостей. В третьем дружно спросят, какие женщины вам нравятся. Через два месяца и триста посланий все они назовут вас лжецом, мерзавцем и самовлюблённым павианом. Потом просят прощения. Снова расскажут о себе, уже поинтимней, иногда с фотографиями. И так по кругу. А что вы не участвуете в переписке, они даже не заметят.