Ханна, для которой английский язык был родным, глядела на Викторию как сельдь на кита.
Самое разумное, что можно было сделать в такой ситуации, не упускать возможности и всхрапнуть.
И многие такой возможности не упустили.
Только трое отчаянно пытались уловить в говоре Виктории какое-нибудь знакомое слово. Но тщетно. Знакомых слов не было. Все что говорила Виктория, было чужим и пугающим.
Страшно становилось, оттого, что где-то есть страна, в которой люди говорят на таком языке.
Связи между аудиторией и докладчиком не было. И докладчица это, хоть в самом конце лекции, но все-таки почувствовала.
До сих пор она увлеченно говорила, показывая для чего-то на слайды и вдруг замолчала.
Шесть человек из девяти спали. Остальные сидели с открытыми ртами и круглыми глазами.
Виктория нервно забарабанила пальцами по доске, и звук этот смутно отразился в мозгах спящих. Наянго дернулся, но не проснулся.
— Есть вопросы? — вдруг сказала Виктория.
Вопросов было много. Прежде всего: о чем эта лекция?
Но такой вопрос задавать было как-то неудобно. Неловко.
Нет, никто вопросов задавать не собирался.
Я видел, что Викторию это сильно огорчает. И ведь действительно неприятно. Человек из Лондона летел, чтобы нам о своей работе рассказать, а мы уж его и спросить не можем.
Так мне обидно стало, что я решил все-таки чего-нибудь спросить.
И поднял руку.
— Пожалуйста, — предложила Виктория.
Я встал, кашлянув в кулак. Мелисса насторожилась, надеясь понять из моего вопроса общий смыл лекции. Или хотя бы из последующего на него ответа.
Виктория, увидев, что в публике все-таки есть заинтересованность, очень захотела ответить.
Пальцы перестали барабанить по доске.
Но поскольку вопрос свой я сформулировал из того, чего не понял, то докладчица ответить на него, конечно, никак не могла. Ей даже не за что было ухватить.
Так мы и стояли, как дуб с березой. Я очень желал спросить, а ей сильно хотелось ответить. Но понять друг друга дуб с березой никак не могли.
Наконец Виктория вздохнула и сказала:
— Раз вопросов нет, значит, материал вы усвоили хорошо. До свидания.
Много позже я понял, что тема-то действительно была увлекательная, можно даже сказать захватывающая. Но, к сожалению, рассказать ее можно было только таким строгим научным языком.
Потому что обычным людям, которые и создали нашу речь, никогда бы в жизни не пришло в голову говорить про аллели, мейоз и митоз.
На выездную лекцию мы отправились в крохотном микроавтобусе, какие в России зовут «полбуханками».
Джон неожиданно весело вертел руль «полбуханки», и она летела по мокрому шоссе зигзагами.
Через десять минут езды впереди показалось небо, отраженное в воде, и Джон вывернул руль. Машина торцом вылетела на берег и прижалась боком к высокой гранитной башне.
— Музей краеведения! — объявил Джон, вылезая наружу. — Вас ждет весьма эмоциональная лекция.
По высоким ступеням мы поднялись в тускло освещенный зал. Здесь нас встретил пожилой человек с огромными печальными глазами. Из затылка его исходил белый хвост, похожий на лошадиный.
Едва мы вошли в зал, человек с печальными глазами протянул к нам ладони широкие, как садовые лопатки, и сказал:
— Да! Жизнь — не танцы на лугу! И в этом вы сейчас убедитесь.
Он повернулся и направился к стене, где висели фотографии в рамках черного траурного цвета.
Они изображали животных, растения и какие-то камни.
Ожидая, пока мы подойдем к нему, человек то доставал из кармана белый платок, то прятал его обратно.
— Посмотрите на эту фотографию! Здесь изображена лиса, героиня с детства любимых нами народных сказок.
Человек, хрюкнул в платок и спрятал его в карман.
— А вот на Джерси она полностью истреблена.
— Перейдем к следующей фотографии.
Мы колыхнулись и передвинулись толпой дальше.
— Белка! Хрупкое, беззлобное создание. Помните? «Белка песенки поет, да орешки все грызет…» Но теперь ее песенка спета. На следующем изображении, прошу вас…
Мы снова толпой шагнули вперед.
— На следующем изображении вы видите джерсийскую квакшу.
Седой человек развернул платок и дунул в него носом.
— Извините. Я должен рассказать вам о джерсийской квакше, но трудно, трудно удержаться от слез.
Мы уже готовы были зарыдать вместе с ним.
— Эта квакша известна только на нашем острове и ее потеря, извините… хрррм! Ее потеря, была бы невосполнима. Однако…
В скорбном голосе вдруг послышался некоторый оптимизм.
— Однако, на самом краю пропасти мы сумели задуматься.
Седой человек задумался, как бы стоя на краю пропасти.
— Мы смогли понять и полюбить джерсийскую квакшу! Было создано общество защиты этого вида. Ее численность, извините… хрррм! Восстанавливается.
Седой человек свернул платок и окончательно спрятал его в карман.
— А теперь я приглашаю вас в нижний зал, где вы сможете познакомиться с панорамой: «Сопротивление джерсийских патриотов немецким захватчикам».
Лекторы менялись, нас бросало из одной области науки в другую. Это напоминало процесс изготовления деталей на сталеплавильном заводе. Сначала мы проходили в горячий цех, затем — в холодный, и, наконец, — в формовочный.
Не все детали выходят одинаковыми, не все студенты оканчивают курсы круглыми отличниками.
Качество изготовленной детали зависит не только от мастеров и заводских станков. Во многом оно зависит от самой стали. Иная деталь не выдерживает давления пресса и дает трещину. У другой скалывается на конвейере край. Такие детали на заводе называют бракованными. Но не может быть «бракованных» биологов. Вернее, не должно быть. Всем им предстоит работать с живыми существами, а некоторым — с очень редкими. Нет, когда речь идет о судьбе планеты, брака быть никак не должно.
И все же не все оканчивали теоретическую часть курсов с блестящими знаниями. Мои знания, например, не так уж и блестели. Скорее поблескивали.
Томи с равнодушным видом говорил, что он ничего нового не узнал. Все это он слышал в Сорбонне. И в США он это тоже слышал.
— Да, — соглашался Родриго, — Ничего нового. Все это мы слышали.
— А ты слышал, что повторение — мать учения? — говорил Наянго.
Не знаю, не знаю. Я бы нигде больше подобных знаний не приобрел. Это точно. И Наянго, и Кумар и Мриген тоже.