— Неужели стекло могло не выдержать?

— Стекла здесь как железо, тридцать миллиметров. А я вот могла не выдержать. Твое счастье, что нервы у меня не расшатанные. А-то получить бы тебе в анкету букву «Ф».

— Нет, нет! — я в ужасе отшатнулся — Хотя бы «Д»!

— Посмотрим, посмотрим, — ворчала Карен, — запирая дверь бабируссника. Посмотрим, как ты кенгуру накормишь.

Один из углов зоопарка густо зарос лесом. Ели стояли тут стеной, а сосны — горой. Под соснами прыгали кенгуру.

Пока мы к ним шли — ать-два! — Карен объясняла:

— В кормлении кенгуру ничего сложного нет. Берешь салат. Салат-то не потерял?

Я пощупал зеленый пучок в кармане.

— Тут.

— И разбрасываешь как можно шире. Чтобы всем досталось, и чтобы потасовок между кенгуру не было.

— Каких потасовок?

— Они же дерутся как боксеры. Встанут на хвост и машут кулаками. Давай иди. Не забудь, пошире раскидывай.

Осторожно я перешагнул через невысокий заборчик кенгурятника и вступил под сосны.

Сначала кенгуру прыснули от меня врассыпную. Но когда разобрали, что в моих руках — салат, стали приближаться, по-кроличьи прижимая лапы к груди.

Я взмахнул рукой, стараясь кинуть листья подальше. Однако подальше листья не летели и падали у самых ног. Тут же на лист кидался, какой-нибудь кенгуру и засовывал его в рот. Приходилось останавливаться, чтобы не наступить на животное. Дело двигалось медленно. Наконец мне стало казаться, что салат подбирает все время один и тот же кенгуру. Потому что они были совершенно одинаковыми.

Последний лист обнаглевший кенгуру выхватил прямо из моих рук. Он встал на хвост, дернул салат и убежал к соснам.

Хорошо — кулаками махать не начал.

22

Цветы на клумбах перед особняком Ле Ное угасали как свечки.

Жасмины сбросили листья и стали похожи на изломанные телевизионные антенны.

Садовых птиц сменили чайки.

Все вокруг куда-то двигалось.

Я перешел из Отдела млекопитающих в Отдел птиц.

Впервые войдя в кормокухню птичьего отдела, я увидел четыре затылка, один из которых был особенно велик и два лица.

Люди, которым принадлежали лица, промывали возле входа горох. Обращенные затылками, стояли подальше. Их спины мешали разглядеть, что там делают их руки. Также не ясно было, имеются ли у них лица, или есть только затылки?

Но когда я поздоровался, затылки повернулись и показали кое-какие лица. Одно из них было бородато, усато и глядело сквозь огромные очки.

— Крис!

— Стас! Неужели к нам на неделю?

— На две Крис, на две.

— Вот хорошо! Давай-ка, первую неделю со мной поработаешь.

— Я с радостью, Крис.

— Сейчас яйца вареные на терке натру и пойдем балийских скворцов кормить.

— А мне пока что делать?

— А ты пока познакомься с нашими ребятами. Вот справа от меня стоит Глин Янг. Глин, это Стас.

— Здравствуйте, Глин.

— Здравствуй, здравствуй.

— Так, дальше. Дальше Рис Линд, он из Канады приехал. Линд, оторвись-ка на секунду. Это Стас. Русский.

— Здравствуйте, Рис.

— Приветствую.

— Хилари, это Стас. Стас, это Хилари.

— Здравствуйте.

— Здравствуй.

— А вон тот старикан, у двери, который горох моет, это Шеп. Шеп! Шеп! Ше-е-е-е-е-еп!!!

Шеп вытер ладони о свитер, подошел ко мне, затем вдруг схватил за руку и стал энергично ее трясти:

— Какая радость! Какая радость! Оч-ч-чень рад. Оч-ч-чень. Нельзя ли автограф?

— Крис, мы с Шепом уже знакомы.

— Ага, — сказал Крис, — тогда пошли скворцов кормить. Да отпусти ты его руку наконец!

Кроме балийских скворцов на попечении Криса находились маврикийские пустельги, палаванские фазаны, три вида попугаев и птицы с прекрасным названием «розовые голуби».

Голубь и обычный-то — птица красивая. А уж каков розовый! Крылья его серые — цвета земли, спина и грудь украшены облаками, подожженными закатом. Голова стоит над ними как солнце, и в самой ее середине — красные глаза.

Красивый! Ох, красивый! Но глупы-ы-ый! Весь ум от свой красоты потерял. Розовый голубь — птица большая. Больше вяхиря и уж куда больше городского сизаря. А голова с орех. Головка. Какой в ней может быть ум? Одни эмоции.

— Ты к розовым голубям не заходи, ладно? — попросил меня Крис.

— Ладно, а почему?

— Со страху убиться могут.

Точно сказано. Даже когда мы проходили вдоль клеток, голуби взлетали с насестов и слету бились о сетку.

— Клетки небольшие, — объяснял Крис, — а голубь — птица больших пространств, и маневрировать здесь не может. Да и нервы никуда не годятся. Человек с такими нервами давно бы свихнулся.

Странно. В Москве на сизарей чуть ли не наступаешь, всегда под ногами вертятся. А ведь они — птицы вольные. Эти же никогда открытого неба не видели, крылом свободного воздуха не пробовали. И все же шарахаются от человека, который их вырастил. А человеку, который их вырастил, это, между прочим, обидно.

— С детства каждого знаю, — огорчался Крис. — С пеленок, можно сказать.

Он показывал мне свои ладони, на каждую из которых могло сесть по два голубя:

— Вот этими руками растил! Где же благодарность? Нету!

— Зато дело нужное, — утешал я его.

— Нужное, — соглашался Крис. — Но благодарности все же хотелось бы.

Какая там благодарность! Не было даже признательности. Когда огромный Крис входил в клетку с кормушкой, одни голуби впадали в истерику, другие в столбняк. В каждой клетке имелись окошки, которые вели в зимники. Другая птица сразу нырнула бы в зимник и пересидела там уборку. Голуби, бьющиеся в истерике, в окошко попасть никак не могли. Пух и перья летели по клетке и опускались на голову Криса. Можно было подумать, что от большого горя он седеет на глазах.

Приятно было после такого сумасшествия убираться у толстоклювых попугаев. Эти-то людей совсем не боялись. Скорее людям приходилось их опасаться. Любопытные птицы любили, если так можно сказать, попробовать все на зуб. Недаром эти попугаи названы «толстоклювыми»! Клювы их смахивали на разводной газовый ключ. Таким клювом можно запросто перерубить трубу. Но совершенно не понятно, как можно с таким газовым ключом летать и не падать?