Молодая женщина раскраснелась, не замечая, что Цезарь начал проявлять первые признаки нетерпения. Брут нагнулся к ее уху, но тут Фабиола совершила несвойственную ей ошибку.
— Если ваши воины такие храбрые, то что случилось с ними в Герговии? — с жаром спросила она.
За столом воцарилось неловкое молчание. Лицо Цезаря окаменело.
— Ну же! — поторопила Фабиола.
Никто ей не ответил.
— Фабиола! — прошипел Брут. — Ты забываешься! — Она еще никогда не видела его в таком гневе.
Хмель моментально выдуло из ее головы.
— Простите, — прошептала она. — Это не мое дело. Я всего лишь женщина.
О боги, что она наговорила? У нее ум зашел за разум. Девизом Фабиолы были скрытность и притворство. Спрашивать Цезаря о поражении — пусть редком — верх глупости. Митра, взмолилась Фабиола, помоги мне. Не допусти, чтобы это повлияло на дружбу Брута с полководцем.
Послышался короткий смешок.
Этот звук был таким неожиданным, что Фабиола не сразу его узнала. Подняв глаза, она увидела, что Цезарь следит за ней и смеется. Ей стало страшновато. Фабиола чувствовала себя маленькой мышкой в лапах у кошки.
— Случилось то, что внезапная атака застала легионеров врасплох и они не ответили на мой призыв, — спокойно произнес Цезарь. — Пока одни поднимались на стены Герговии, другие пробивались к воротам, стараясь выбраться из города. Воспользовавшись тем, что часть легионеров была отрезана от главных сил, галлы в городе и за его стенами перегруппировались и полностью окружили их.
— И тут Цезарь самолично пришел к ним на выручку с Десятым легионом, — быстро сказал Брут.
— Но до того мы потеряли семьсот человек, — ответил Цезарь. В его голосе слышалась скорбь. — И сорок шесть центурионов.
Фабиола опустила голову, мечтая провалиться сквозь землю. Но этого не случилось.
Брут пытался завязать легкую необязательную беседу, но его попытка с треском провалилась. Три офицера, сидевшие рядом, разговаривали друг с другом, поэтому Бруту и Фабиоле пришлось смотреть на Цезаря. От этого зрелища душа уходила в пятки.
— У твоей юной возлюбленной пытливый ум, — спустя минуту громко сказал Цезарь. — Она слишком умна для бывшей рабыни. И проститутки.
Это разоблачение изрядно удивило находившихся за столом.
Брут стиснул зубы и промолчал.
Фабиола сгорала от стыда. Следовало ожидать, что Цезарь узнает о ней все. Она ждала, всей душой желая повернуть время вспять.
— Иногда такие способности бывают во благо, — продолжил Цезарь. — Но чаще нет. Умная и красивая женщина может добиться многого. Приобрести влияние на мужчин, обладающих властью.
— Я понимаю, Цезарь, — не смея смотреть ему в глаза, пробормотал Брут.
— Держи свою женщину на коротком поводке, — кисло сказал Цезарь и бросил на Фабиолу пронизывающий взгляд.
Она сжалась, но не отвела глаз.
— Иначе это придется сделать мне. — Затем Цезарь умолк. Выражение его словно высеченного из гранита лица было красноречивее всяких слов.
Риму следует опасаться Цезаря, предупреждал друид. А ей самой — тем более.
Прошло более двух лет…
Кана, на Аравийском побережье, зима 50 г. до н. э.
Пираты с корабля, только что прошедшего между двумя внушительными башнями в окруженную мощными стенами гавань Каны, были настроены мрачно. Недавно захваченные олибанум и черепаховые панцири лежали в трюме, а оружие прикрывали запасные паруса на палубе. Однако сколько-нибудь внимательный досмотр сразу показал бы, какого рода экипаж управляет судном. Три десятка пиратов, конечно, были сильными бойцами, но солдат, патрулировавших зубчатые стены, было значительно больше, так что о сопротивлении в случае чего думать не стоило.
Ромул, как и все, следил за бдительными часовыми и, как и все, чувствовал себя неуютно. Ничуть не улучшало настроения и то, что они с Тарквинием не доверяли ни одному из своих товарищей. За одним-единственным исключением: Мустафа, гигант с сальными волосами, едва не утонувший в порту Барбарикума, проникся неожиданной преданностью к Ромулу и ходил за ним, как собачонка. Но все остальные — с кожей самых разных оттенков коричневого и черного цветов — были грубыми моряками или кровожадными беглыми рабами из самых разных мест, от Индии до берегов Эритрейского моря. А самым жестоким и вероломным из них был Ахмед, капитан-нубиец. К сожалению, от него во многом зависели их судьбы. Но все же, благодаря иногда везению, иногда хитрости, они прожили еще два года.
Когда корабль скользил между башнями, Тарквиний толкнул Ромула локтем; прочие моряки встревоженно заговорили. У всех имелось серьезное основание для беспокойства — между зубцами стен торчало на кольях множество человеческих голов, и полностью разложившихся, и совсем свежих. Это было весьма наглядное предупреждение властей Каны всем, кто входил в порт.
— Вероятно, пираты, — понизив голос, сказал гаруспик.
— То есть мы, — ответил Ромул, посмотрев на своего друга и подумав, как должен выглядеть он сам.
Обжигающе горячее солнце окрашивало любой открытый клочок кожи в густой цвет красного дерева. Как и все моряки, Ромул ходил по палубе в одной набедренной повязке, его ноги загрубели и покрылись твердыми мозолями. Сильно отросшие черные неухоженные кудри обрамляли красное лицо с большой бородой. Он стал зрелым двадцатилетним мужчиной. Под смуглой кожей, покрытой шрамами, оставшимися от множества сражений, играли сильные мышцы. На правой руке чуть ниже плеча, на месте проклятого рабского клейма, красовалась татуировка, на которой был изображен Митра, убивающий быка.
За время, проведенное с пиратами, Тарквиний очень много узнал о воинской религии. Ее догматы храбрости, чести, истины и, конечно, равенства между собой всех приверженцев очень приглянулись и Ромулу. Он с удовольствием принял митраизм и обнаружил, что эта вера помогает легче переносить скорбь по Бренну. Ромул теперь ежедневно молился; татуировка также свидетельствовала о его преданности новой религии. А если им суждено когда-нибудь добраться до Рима, она должна была неплохо скрыть грубый шрам, из-за которого они пережили столько бед в Маргиане. «Рим…» — с тоской думал он.
— Придется сидеть тихо, как мыши, — мрачно сказал Тарквиний, возвращая Ромула в Кану.
Ахмед тоже казался встревоженным, но корабль уже несколько недель плыл вдоль бесплодного аравийского побережья, и запасы пищи и воды почти иссякли. Так что приходилось рисковать.
Рядом с большими торговыми судами покачивались, стоя на надежно закрепленных якорях, множество таких же, как у них, дау. По длинному причалу сновало, загружая и разгружая корабли, множество людей с туго набитыми мешками на плечах. Звуки беспрепятственно разносились над водой: распоряжения купцов — хозяев грузов, женский смех, возмущенный рев мулов.