Сквара сидел на корточках под стеной, гонял пальцами нож. Не думая вращал, не глядя. Смотрел на руины внутренних палат, что-то прикидывал…
Подошёл гнездарёнок Шагала, сел рядом.
– Тебе хорошо! – протянул он погодя.
– Чего ж хорошего?
– У тебя руки вона какие. А мне…
– Я с сухого стебелька начинал, – сказал Сквара.
Шагала помолчал, посопел, спросил:
– Слыхал? Девка Надейка обварилась. Ковшик кипятку на себя вывернула.
Сквара свёл брови:
– Слыхал… Ноги попортила, говорят.
Шагала хихикнул:
– А я слышал, повыше…
Сквара спрятал нож. Выглядело это так: только что крутился, мелькал, блестел – и пропал вдруг, поди пойми куда. Дикомыт поднял глаза.
– Ты себе повыше колен обвари, – посоветовал он Шагале. – Тогда будешь смеяться.
На каменную подвысь крыльца вышел Ветер, за ним Лихарь. Ребята живо сбежались поближе.
Учитель обвёл взглядом обращённые к нему лица. Улыбнулся, громко спросил:
– На обречённика, что внизу сидит, все ходили смотреть?
Ученики стали переминаться. Они ходили, конечно. И Сквара – чуть ли не первым. В зарешёченном дверном оконце было темно. Из каморы воняло.
– Зачем я его привёз, знаете? – продолжал Ветер.
Недогадливых не было.
– Чтобы мы кровь пролили, – ответил Хотён.
Шагала важно добавил:
– А кто вовсе убьёт, ради Справедливой имя получит!
Ветер кивнул:
– Так вот. Чтобы имени красная цена была, вязень должен выйти на бой кормлёным и бодрым. Я пока больше слышу о том, как он слуг обижает. Они уже и ходить туда приробели. Кто возьмётся гоить своего обречённика взамен страшливых мирян?
Ребята переглядывались, молчали. Иным после похода вниз пришлось отмываться. Обитатель каморы швырял в докучливых мальчишек дерьмом.
– Ладно, – сказал Ветер. Прошёлся туда-сюда по крыльцу. – Одному из вас, строптивцев, я некогда попенял: ты теперь котлу крепкий. Думай, не как прочь отскочить, а о том, где руки с толком приложить сможешь!
Взгляды стали постепенно обращаться на дикомыта. Шагала опасливо отступил. Сквару взяла тоска.
– Помнится, – продолжал источник, – тот сын неразумия мне ответил: я бы, мол, за узниками ходил. Которых здесь мучают и в подвале голодом морят…
Сквара вздохнул, вышел вперёд. Дурак был, что говорить. Уже тогда смекнуть мог: с Ветром – не пустословь. Ветер всё уберёт в память не хуже, чем Ознобиша. А потом однажды потребует, чтобы твоё слово легло на весы золотом, как его собственное.
Другая глупость – прежде Сквара думал: в Чёрной Пятери что ни узник, то Космохвост.
– Воля твоя, учитель, – сказал он. – Я стану ходить.
Сквара спускался в тюремные погреба. Шею тяготил ключ. В правой руке покачивался светильник, в левой – деревянное ведро. Оно пахло морозом и совсем немного – человеческими отходами.
Хотён ещё чесался после отсидки в холоднице.
«Всё тебе удача, наглядышу! – сказал он зло. – Ты, значит, смотришь на вязня, примериваешься себе! А мы против него пойдём на мах да врасплох!»
Скваре быстро надоело это выслушивать.
«А я тебе мешал добровольником вызваться?»
Теперь Хотён шёл следом. Берёг на ладонях глубокую миску. Когда сквозняк поддувал сзади, Сквара сглатывал. В миске были не какие-нибудь крошёные водоросли. Хотён нёс кусок пирога и жаркое в подливе. Неволей вспоминалась Житая Росточь. Прощальный почестный пир, устроенный родителями для милого сына. Братья Опёнки тогда тоже облизывались… и тоже на место Воробыша не очень хотели. Кто ж знал!
Сойдя на два крова ниже холодницы, Сквара осторожно заглянул сквозь решётчатое оконце. Сунул ключ в скважину, толкнул дверь. Хорошо смазанные петли не заскрипели.
Внутри стоял густой дух от поганого судна. В том, что живой человек исправно наполнял ведро, его, конечно, никак нельзя было винить. Зачем он столь же исправно обгаживал ушки, верёвочную ручку и всё прочее, чего касались чужие руки, понять было сложней, но тоже возможно. Обречённик знал свой приговор. И напоследок развлекался как умел.
Другие люди дни отмечали. Стихи на стенке царапали…
Сейчас парням повезло: вязень спал. Во всяком случае, лежал, отвернувшись к стене, дышал ровно. Громоздкий человечища ростом в сажень и полстолько в плечах, как есть соловый оботур, да почти такой же косматый. Одно слово – Кудаш, лучше рекла не выдумаешь. От заклёпанного железного пояса тянулась цепь, кованая, крупного звена. Ошейники для наказанных в холоднице были более жестокими.
Сквара оглянулся, на всякий случай прижал палец к губам… Ещё держа ведро, он увидел, как внезапно окаменело лицо гнездаря. Хотён пристально всмотрелся в лежащего, сделал шаг, другой… Сквара с предыдущих походов крепко запомнил, где кончалась цепь, он уже открыл рот, но тут Хотён выдохнул слово, которого Сквара ну ни под каким видом не ждал:
– Отик?..
Кудаш вскинулся с такой быстротой, что деревянная миска, выбитая у Хотёна из рук, ещё до полу не долетела, а гнездарь уже таращил глаза, вздёрнутый за шею, подвешенный на обхватившей руке. Сквара тоже ни о чём подумать не успел, просто выпустил ведро и…
Ветер говорил ему: однажды это случится. Руки сами содеют, а разум лишь после сообразит – что.
Смертник невнятно булькнул, выпустил Хотёна, расплылся на полу, превратившись из бешеного оботура в бескостный бурдюк. Сквара сгрёб хрипящего гнездаря, выскочил с ним из каморы.
Замок лязгнул.
Парни свалились под стену по ту сторону двери. Дышали оба как загнанные. Сквара продолжал наяву видеть свой левый шиш, воткнувшийся вязню меж рёбер. Тот самый шиш, не гнущийся в последнем суставе. Ветер называл подобный тычок «ударом костяного пальца». Он на чём свет ругал бездарного ученика…
– Смеяться будешь? – просипел Хотён.
Сквара покосился:
– Учитель дознается, оба со смеху лопнем.
Оба вновь замолчали. Всё равно было нужно заново открывать эту дверь. Убирать полное ведро, мыть пол.
Хотён знай тёр намятую шею.
– Как ты сокротил-то его?
Сквара повертел пальцами в воздухе, пырнул воздух, сознался:
– Сам не очень пойму.
– А я тебя тогда ножом, – буркнул Хотён.
Сквара отмахнулся. Нынешняя переделка могла не такое смыть без следа. Он подумал и негромко, осторожно спросил:
– Отик?..
А самому вспомнилось гадкое «Похотень», по счастью так и не произнесённое. Гнездарь не особо рассказывал об отце. Однажды только обмолвился, что совсем не скучал по его кулакам. И звали Хотёна вовсе не Кудашёнком, но что с того? У лихого человека рекло сегодня одно, завтра другое. А послезавтра он и сам не знает, как наречётся. Особенно если в плен попадёт…