– Она продала квартиру, чтобы сделать операцию своему Трофиму? – изумляется Светочка.
– Она сделала по уму, тут ничего не скажешь! – грохает Блинова. – Квартиру они продали маленькую, Трофимову, и операцию ему сделали на «ура». И ничего не за границей, а у нас, в хорошем медицинском центре.
– Да, слава Богу, этот чудесный мужчина встал на ноги. Все по великим законам добра и справедливости, – пафосно воздевает личико Утинская.
– А Голубцова вышла замуж за Трофима, да? Она же ведь его не любила? – спрашивает Светочка.
– Конечно, любила, детка, и сейчас любит. Мы сами подчас не понимаем, что есть любовь, а что – наваждение.
– Вот тут ты, Стефанна, права. Вечно мы, бабы, как обморочные от любви становимся. Но у Маньки закалка не наша – сибирская!
– А я, между прочим, с Урала, – с гордостью произносит Светочка.
– Ну, тогда тоже своего дальнобойщика с квартиркой найдешь. Это у вас, приезжих, ловко получается, – язвит Блинова.
– Ната, ну что ты все выворачиваешь в негатив? Нельзя же так! Это очень светлая и очень грустная история. И, я надеюсь, Манечка счастлива.
– А… что же Супин? – шепчет Светочка.
Блинова замахивается на нее и шикает. Утка поджимает губки и философски изрекает:
– Живет, как того заслуживает. Космос не обманешь.
Из каморки главбуха, из-за двери раздается грозный голос Маргариты, говорящей по телефону:
– Я сейчас проверю, зайду. Нет уж, будьте любезны, ящички не запирайте!
Она вылетает из кабинета и проносится в коридор.
– Полундра, берегитесь, кто может. Пошла урожай бутылок собирать к благоверному, – фыркает Блинова и начинает яростно стучать по клавишам.
Рита фурией вбегает в кабинет Супина. Он сидит в кресле, развалясь, и крутит в руках очки.
– О, ревизор нагрянул незаметно! Немая сцена, – говорит он заплетающимся языком и выбрасывает руку на манер нацистского приветствия. Глаза Полкана масляно блестят. Он выглядит благодушным и даже кротким.
– Да что же это такое? Генеральный за порог – и ты тут как тут, нажрался! Паша, сколько я могу тебя спасать и отмазывать? Да когда же эта мука закончится? Неужели нельзя жить нормально, спокойно, с тихими выходными, интересными отпусками, нескучными разговорами, встречами? Мы же в бронтозавров каких-то превращаемся! И дочка все это видит. Она скоро возненавидит тебя, Паша! Я уж не говорю про уважение.
Рита выдвигает ящики стола, кидается к шкафам, осматривает полку за полкой.
– Ищешь, ищешь – не найдешь, а отыщешь… в зад пойдешь, – Супин тоненько хихикает.
– Черт малахольный! Связалась я с тобой, с Полканом недобитым. Все силы, всю красоту на тебя угробила. Господи, да где же нормальные мужики обитают, на какой планете? Ну вот скажи мне, чем я плоха? Что я делаю не так? Я все для тебя готова вытерпеть, всем готова пожертвовать. И делаю это каждый день как дур-ра!
Супин брезгливо щурится, снова поднимает руку и трясет длинным пальцем:
– Вот только не надо гнать тут пургу, как говорит твоя дочь.
– Наша дочь! – взвизгивает Рита.
– Да, наша Ника. В пентхаусе живешь, водителя имеешь, с фитнес-инструктором спишь – чего тебе еще надо?! Какого черта тебе надо в моем столе?! Пошла вон, стерва!
Он напяливает очки на нос и принимается колотить по столу руками.
– Тише, Паша, тише! Услышит эта грудастая, настучит Мещерякову, а ты и так на сопле одной висишь. Уволят ведь, Пашенька, – Ритуся кидается к мужу, прижимает его голову к себе.
– Черта с два! – вырывается Супин. – Они вот где у меня все! – он потрясает кулаком.
– Ага, кулачком он трясет своим хилым. Господи, да за что мне все эти мучения? За что?! Я ведь все правильно сделала. Правильно рассудила, – заламывает она руки и принимается плакать.
– Ну ладно, Рит, не плачь. Ну, Ритусь, прошу, – Супин дергает жену, сажает ее себе на колени. – В субботу поедем куда скажешь. Буду за тобой пакеты носить в зубах, как настоящий Полкан. Ну, не плачь, красавица, умница, спасительница моя ласковая, – он сюсюкает, качает ее на ноге, вытирает Рите слезы.
– Совсем ты не любишь меня, Паша. Пакетами откупаешься. Как это все не по-человечески.
– Ох, Рит, по-человечески – это у людей.
– А мы что, не люди? Не люди, а монстры, так?!
– Не знаю. Я – бухгалтер, а не биолог. И… дай мне еще полглоточка выпить. Пока Мещеряков не явился. Я зернами кофейными зажую и – комар носа не подточит, ну вот честное супинское! – моляще складывает руки Полкан.
Маргарита встает и устало смотрит на него.
– Честное супинское – это сильно. Это очень сильно, Паша.
* * *
Маня ставит чистые тарелки на сушку и вытирает руки полотенцем. Прислушивается, не проснулся ли Трофим. Нет, все тихо. Маня с гордостью смотрит на новый бесшумный холодильник.
«Просто символ моей спокойной, надежной жизни», – улыбается она.
Сейчас ей кажется, что пережитые год назад боль и отчаяние были всего лишь ужасным сновидением…
Из навязчивого кошмара ее вытащил Трофим. После той страшной ночи у Павла Маня не вставала с постели пять недель. Она все время спала. Вернее, проваливалась в странное забытье, как в спасительное укрытие. Ей казалось, что все ее существо будто сдавлено, сковано, пленено. Неизбывная тяжесть не давала возможности двигаться, мыслить, полнокровно дышать. Если бы не Трофим, Маня, наверное, не выжила. Он, отбросив немощь и саможаление, превратился в сильного, рассудительного и непреклонного главу семьи. Их с Маней семьи.
Поскрипывание колес его кресла Маня слышала то в кухне, то в ванной, то возле своей кровати: Трофим ненавязчиво, тактично заботился о Маше.
– Сырники, Маш. С вареньем, как ты любишь… Ну, посмотри, какие они смешные у меня получились? Какие-то горбатые все, – говорил Трофим, касаясь Маниной руки.
Она открывала глаза, смотрела на Трофима, протягивающего ей тарелку – Манину любимую, с нарисованными земляничинами, и шептала:
– Я не хочу.
Трофим – серьезный, осунувшийся, с тревожным взглядом вздыхал и опускал тарелку.
– Ну, значит, на выброс.
Маня протягивала руку, снисходя до его заботы.
– Хорошо, Тосик, я попробую.
И Трофим с радостной горячностью кормил ее. Лицо его было серьезно и даже одухотворено, будто он выполнял высокую ответственную миссию.
«Почему я раньше не замечала, что у моего смешного Тосика – ручного и безропотного очень значительное, породистое лицо? Крупный горделивый нос, большие умные глаза, высокий лоб… Да он похож на какого-нибудь сильного и властного римского патриция. На Федерико Феллини!» – думала Маня, открывая рот и послушно жуя пересоленные и недопеченные сырники.