– Я живу очень просто, – заявила она, направляясь в столовую, – но люблю удобства и хочу, чтобы было удобно и мне, и остальным.
– Должен сказать, у вас это превосходно получается, – подхватил я, окидывая оценивающим взглядом широкий стол.
Она улыбнулась, и я почувствовал, как проложил дорожку к ее благосклонности, что в будущем может оказаться весьма полезным.
Забуду ли я когда-нибудь тот ужин? Его лакомства, его свободу, его загадочный, его пронизанный ощущением эфемерности дух и воспламеняемое каждым обильным блюдом постоянное чувство стыда за то, что я ем еду этой женщины, храня в сердце подозрение! Забуду ли я когда-нибудь, что пережил, когда в первый раз понял, что ее тяготит какая-то мысль, которую она хотела, но не решалась высказать? Или как она вздрогнула, когда во дворе с покатой крыши кухни на поросший травой клочок земли спрыгнула кошка? Как мое сердце заколотилось, когда я услышал – или подумал, что услышал, – как наверху скрипнула половица? Мы сидели в вытянутой узкой комнате, в которой создавалось забавное впечатление, будто она пронизывает весь дом, выходя одним концом в гостиную, а другим – в небольшую спальню, предоставленную мне в пользование.
– Вы не боитесь жить одна в таком доме? – спросил я, когда миссис Белден, вопреки моему желанию, положила мне на тарелку очередной кусок холодной курятины. – В вашем городе нет воров, нет бродяг, которых одинокой женщине нужно бояться?
– Никто меня не обидит, – ответила она. – И каждый, кто приходит сюда в поисках еды или приюта, находит их.
– В таком случае, полагаю, раз вы живете рядом с железной дорогой, у вас нет отбоя от никчемных личностей, единственное занятие которых – брать все, что плохо лежит.
– Я не могу им отказывать. Кормить бедных – мое единственное удовольствие.
– Не тех бездельников, которые сами работать не хотят и другим не дают…
– Они все равно бедные.
Мысленно удивившись тому, что эта защитница обездоленных каким-то образом запуталась в сетях серьезного преступления, я встал из-за стола, и тут мне пришло в голову, что если в доме прячется кто-то вроде Ханны, то она воспользуется возможностью сходить наверх и отнести ей какой-нибудь еды, и ничто ее не остановит. Я взял сигару и вышел на террасу.
Закурив, я поискал В взглядом. Его присутствие в городе сейчас меня очень поддержало бы. Однако, похоже, мне не было позволено даже это небольшое утешение. Если В и был где-то рядом, он тщательно затаился.
Снова сев за стол с миссис Белден (которая успела сходить наверх и спуститься с пустой тарелкой, о чем мне стало известно, когда я, зайдя в кухню за стаканом, увидел, как она ставит ее на стол), я решил выждать какое-то время, чтобы дать ей возможность рассказать то, что хочется, а потом, если она все же не заговорит, попытаться выведать ее тайну.
Но ее признание оказалось совсем другой природы, чем я думал, и повлекло за собой собственную цепочку последствий.
– Вы, кажется, адвокат? – начала она, с нарочитым усердием берясь за вязание.
– Да, – ответил я. – Это моя профессия.
Миссис Белден на миг замолчала, внося сумбур в свою работу (полный удивления и досады взгляд, который она позже бросила на нее, сказал об этом), потом неуверенным голосом произнесла:
– Тогда, возможно, вы согласитесь дать мне совет. Дело в том, что я нахожусь в весьма затруднительном положении и не знаю, как из него выбраться, хотя оно требует безотлагательных действий. Мне бы хотелось рассказать об этом. Вы позволите?
– Конечно. Я с радостью помогу вам всем, что в моих силах.
Она с облегчением выдохнула, хотя вертикальная складка между бровями не разгладилась.
– Рассказ не будет долгим. У меня хранятся кое-какие бумаги, которые мне доверили две леди с условием, что я не стану ни возвращать, ни уничтожать их без полного согласия и выраженного желания обеих сторон, устного или письменного, и что до тех пор они будут оставаться у меня, и никто или ничто не отнимет их.
– Это можно понять, – сказал я, потому что она замолчала.
– Но мне пришло письмо от одной из леди, наиболее заинтересованной в деле, в котором она, ссылаясь на определенные причины, требует немедленного уничтожения этих бумаг ради ее покоя и безопасности.
– И вы хотите знать, как поступить в этом случае?
– Да, – с дрожью в голосе ответила она.
Я встал. На меня обрушился беспорядочный поток предположений и догадок.
– Вам нужно вцепиться мертвой хваткой в эти бумаги и не выпускать их из рук, пока обе стороны не выскажут совместное желание.
– Это ваше мнение как адвоката?
– Да. И просто как человека. Если однажды вы дали обещание, у вас нет другого выхода. Было бы предательством доверия исполнить просьбу одной стороны, если договор был с двумя. То, что сохранение бумаг может привести к неприятностям или каким-то потерям, не освобождает вас от обязанности сдержать слово. Вы-то к этому отношения не имеете, и, кроме того, откуда вам знать, что претензии так называемой заинтересованной стороны правдивы? Уничтожение того, что они обе считают ценным достоянием, может обернуться гораздо бóльшим злом, чем сохранение бумаг, как вы и договаривались.
– Но обстоятельства… Обстоятельства все меняют, и мне кажется, что с желаниями самой заинтересованной стороны нужно считаться, тем более что сейчас у них произошла размолвка, из-за чего, вероятно, заручиться согласием другой стало сложнее.
– Нет, – ответил я, – зла злом не исправишь, и мы не имеем права ради справедливости прибегать к несправедливости. Бумаги нужно сохранить, миссис Белден.
Голова ее поникла – она явно собиралась удовлетворить желание заинтересованной стороны.
– Как тяжело иметь дело с законами, – пробормотала она.
– Дело тут не только в законах, а в обычном долге, – заметил я. – А представьте, что все обстоит иначе, представьте, что от сохранения этих бумаг зависит честь и счастье другой стороны, тогда как бы вы должны были поступить?
– Но…
– Договор есть договор, – отрубил я. – Его нельзя изменять как вздумается. Приняв доверие и дав слово, вы обязаны в точности выполнить все его условия. Вы не оправдаете оказанное вам доверие, если вернете или уничтожите бумаги, не заручившись согласием обеих сторон.
Выражение великого уныния медленно проступило у нее на лице.
– Наверное, вы правы, – произнесла она и замолчала.
Наблюдая за ней, я подумал: «Будь я мистером Грайсом или хотя бы В, я бы не сдвинулся с места, пока не разобрался в этом деле до конца, не узнал имен этих леди и не выведал, где хранятся эти драгоценные бумаги, которые, если верить миссис Белден, имеют такое большое значение». Но, не будучи ни первым, ни вторым, я мог лишь продолжать разговор в надежде, что она обронит какое-нибудь слово, способное направить дальнейшие расспросы в нужную сторону. Я повернулся к миссис Белден, намереваясь что-то сказать, как вдруг мое внимание привлекла фигура выходившей из черного хода соседнего дома женщины, которая, судя по ветхой одежде и неуклюжести движений, являла собою яркий образец горемык, о которых мы говорили за ужином. Жуя хлебную корку, которую выбросила, выйдя на улицу, нищенка проковыляла по дорожке; пронизывающий весенний ветер трепал ее жалкое платье, дырявое и замызганное, открывая поношенные башмаки, все в уличной грязи.