– Но, мальчик мой, нам придется поговорить, если я хочу помочь тебе выбраться из этой переделки. Я должен знать правду. Впрочем, если дело обстоит так, как я подозреваю, мне понятна твоя нерешительность. Ты благородный парень, Джо, но даже благородство может заходить слишком далеко.
– Дядя, – взволнованно шепнул я ему на ухо, – что вы подозреваете? Возможно, если вы произнесете свои подозрения вслух, мне будет легче о них говорить.
Он заколебался, посмотрел по сторонам, придвинулся к моему уху и зашептал:
– Если я упомяну имя Хартли, ты очень удивишься?
Быстро изобразив сильное чувство, я отпрянул.
– Вы думаете… – дрогнувшим голосом начал я и запнулся.
– Что это сделал он. И что ты, зная, как отец его любил и какие надежды на него возлагал, взял вину на себя.
– Ха! – воскликнул я и выдохнул как будто с облегчением. Подозрения дяди Джо стоили того, чтобы их узнать.
Мое восклицание его, похоже, удовлетворило, и еще более увлеченным тоном он продолжил:
– Разве я не прав, мой мальчик? Разве не из-за этого, начиная с того ужасного дня, ты так странно себя вел?
– Не спрашивайте меня, – снова взмолился я, однако шагнул ближе к нему и произнес почти на одном дыхании: – Почему вы думаете, что это обязательно был один из нас? Что было известно вам? Почему вы так уверены, что этот непорядочный поступок совершил либо я, либо он?
– Что было известно мне? Да то же, что и всем остальным. Что твой отец однажды ночью, услышав шум в своем кабинете, встал, подкрался к двери и услышал, как кто-то вышел оттуда и прошел по залу к комнате, которую обычно занимали вы с братом; что, встревожившись и почувствовав неладное, он сразу зажег лампу и обнаружил, что его письменный стол взломан, а хранившиеся в нем облигации похищены; что, пораженный в самое сердце, он тут же направился в вашу спальню, где нашел твоего брата в кровати, по всей видимости, спящим, а тебя раскрасневшимся и отводящим взгляд; что он прямо обвинил тебя в воровстве и принялся обыскивать комнату; что он, как мы оба знаем, нашел облигации в комоде возле твоей кровати, а когда спросил, ты ли их туда положил, ты не ответил и ни тогда, ни после не отрицал своей вины.
В ответ я осмелился только угрюмо обронить:
– Да.
– Отец никогда не сомневался в твоей виновности. Открытое окно и воровская фомка, валявшаяся в кабинете на полу, были для него доказательствами твоей расчетливости и двуличия. Но я даже в то ужасное утро не мог не подумать, что на лице у тебя вины было гораздо меньше, чем твердой и спокойной решимости. Однако об истине я даже не догадывался, мой мальчик, иначе не позволил бы твоему отцу проклинать тебя, изгонять из дома, как преступника, и отрекаться от тебя. Я не промолчал хотя бы ради Эдит, милой, доверчивой, преданной девочки.
– Но… но… – прерывающимся голосом промолвил я, желая узнать как можно больше за отведенные мне несколько минут. – Что пробудило ваши подозрения в тот день? Почему вы сейчас сомневаетесь в Хартли, если не сомневались тогда?
– Не знаю. Возможно, стойкая неприязнь Эдит к твоему брату имеет к этому какое-то отношение. И он еще с тех пор сделался твердым и холодным, а ты сохранил мальчишескую свежесть и пылкость. Мне… мне он не нравится, это правда, а это рождает подозрения и… и… Не могу объяснить, но я поверю тебе, если скажешь, что это его нужно винить в этом. Более того, отец тебе тоже поверит. Ведь он уже не так уверен в непогрешимости Хартли, как когда-то, и… и…
Неожиданное движение в толпе заставило его замолчать. Высокая, грациозная женщина в белом вошла в комнату и, похоже, направлялась к нам.
– Вот и Эдит! – объявил он. – Она ищет желтое, украшенное черным домино, под которым, как ей сказали, скрывается ее возлюбленный. Привести ее, или подождешь, пока она сама тебя найдет?
– Подожду, – с беспокойством ответил я, вжимаясь в окно, которое, как я надеялся, поможет мне спастись, если только собеседник даст мне такую возможность. – Смотрите, она в руках какого-то старого иудея, которого, кажется, заинтересовала серебряная отделка ее рукавов. Что, если вы потихоньку удалитесь? – со смехом предложил я. – На свиданиях влюбленных посторонние ни к чему.
– Ни к чему, да? – воскликнул пожилой джентльмен, игриво ткнув меня локтем в ребра. – Пожалуй, ты прав. Но ты не сказал…
– Я все расскажу через час, – поспешил заверить я. – Я собираюсь встретиться с отцом в библиотеке. Когда он услышит правдивый рассказ, вас позовут. И вот тогда все будет объяснено.
– Что ж, это справедливо, – кивнул он. – Твой отец, конечно, имеет право узнать все первым. Но, Джо, мальчик мой, помни, что я сгораю от нетерпения, поэтому не заставляй меня ждать слишком долго.
Тепло пожав мне руку, он отошел от окна и затерялся в толпе.
Как только он меня оставил, я распахнул окно. «Пришло время настоящему Джо вступить в игру, – решил я. – Я сделал для него то, на что сам он, как джентльмен, вероятно, никогда бы не пошел: обработал старика и подготовил все для разгрома Хартли. Но общение с дамой – совсем другое дело. Да еще этот разговор с разгневанным отцом в библиотеке. Этого за кого-то не сделаешь, поэтому должна произойти смена актеров».
И не задумываясь о последствиях, я приготовился выпрыгнуть в окно, но тут газон неожиданно осветился яркой вспышкой света, и я увидел, что до земли самое меньшее двенадцать ярдов.
– Ну нет, – воскликнул я, отшатнувшись от окна, – такой прыжок не под силу никому!
Испытывая унизительное ощущение, что меня поймали в ловушку, я затворил окно.
– Джо!
Это было произнесено тихим шепотом, но как волнующе! Развернувшись, с пылом, который я счел приличествующим событию, я воззрился на леди под белой вуалью, которая появилась у меня за спиной.
– Ты думал, я не приду, Джо? Любая, оказавшись в моем положении, нашла бы способ сделать это. Но Хартли такой подозрительный и так настойчиво следует за мной взглядом, что я не осмелилась слишком уж откровенно показывать, что у меня на уме. Вот только сейчас он отошел от меня. Если бы ты был где-нибудь в другом месте, не знаю, смогла бы я вообще с тобой поговорить… О!
Восклицание это было вызвано неожиданным движением рядом с нами. Гардина отодвинулась, какой-то высокий мужчина в черном домино заглянул, смерил нас оценивающим взглядом, поклонился и снова скрылся.
– Хартли! – ахнула она.
Я взял ее за руку, иначе было нельзя: в случаях вроде этого жест и поведение, свойственные пылкому любовнику, должны заменять слова.
– Тс… – шепнула она, хотя я не произнес ни звука. – Я не смею оставаться. Когда ты поговоришь с отцом, быть может, мне хватит смелости встретиться с тобой, но сейчас мне лучше уйти.
Глаза ее метнулись на гардину, а рука, которую я держал, похолодела и слегка задрожала.
Я сжал эту ручку, но, как вы можете догадаться, не стал упрашивать ее остаться. Однако она, похоже, не спешила уходить, и я не знаю, какие могли последовать осложнения, если бы качнувшаяся гардина снова не пробудила ее страхи и не заставила, несмотря на явное нежелание, торопливо уйти.