Лёлька прижимала к груди большую лысую куклу. Одна рука у куклы болталась на нитке. А глаза всё время со стуком закрывались и открывались.

Лёлька пробежала мимо, совсем слепая от слёз. Жалость, тоска сдавили Сашке грудь.

– Лёлька… я так не хочу… – зашептали его губы бессмысленные слова. – Не надо эту куклу… Я не знал… я не буду…

Сашка, напрягая последние силы, бросился вверх по лестнице.

Вдруг Сашка остановился, и нога его повисла над ступенькой. Потом медленно, потрясённый, он стал пятиться назад.

Сверху, под бормотанье, рычанье, повизгиванье, как под звуки какого-то дикого, нестройного оркестра, спускался Симеон Симеонович со всеми своими зверями.

«Как его занесло сюда? – мелькнуло в голове у Сашки. – В гости ходил, что ли? И зверей взял?»

Вокруг Симеона Симеоновича пышно колыхался густой дым. Все четыре обезьяны обняли его за шею, и казалось, что у Симеона Симеоновича пять голов. В руках он нёс медвежонка да ещё подпихивал ногой большую медведицу, которая, переваливаясь, неуклюже спускалась по ступенькам.

И тут Сашка просто обомлел.

Позади Симеона Симеоновича шла Сашкина мама. Она неловко прижимала к себе коричневого медвежонка. А медвежонок испуганно вырывался и отпихивался короткими, толстыми лапами. Губы у мамы дрожали, она была бледна.

– Ничего… – немного задыхаясь, проговорила мама. – Вещи – дело наживное… Как-нибудь проживём…

– Как-нибудь, Маша… – с натугой сказал Симеон Симеонович, покачиваясь под тяжестью обезьян. – Потушат, авось всё не сгорит…

У мамы от дыма слезились глаза. Она старалась вытереть мокрую щёку о плечо и не заметила Сашку. К тому же в это время между ней и Сашкой оказалась большая медведица да ещё нога Симеона Симеоновича, подталкивающая медведицу.

«Почему у нас всё сгорит? – подумал Сашка. – Ведь не наш дом горит…»

– Ой! – Сашка повернулся и упёрся лбом в холодную пыльную батарею. – Это я тому дяденьке полицейскому наврал, что тут живу. И теперь мы и вправду тут живём. Я же ему только «ага» сказал. От одного «ага» такое вышло. Значит, даже кивнуть головой нельзя. Да что же это? Всё хуже и хуже!..

Навстречу ему бежали какие-то люди, что-то крича и кашляя. То чья-то рука, то голова, то круглая каска пожарного высовывались из дыма.

Все люди бежали только вниз, вниз, вниз, и только один Сашка бежал вверх. И от этого ему стало совсем страшно.

А дым становился всё гуще. Он выедал глаза, жёг в груди.

– Эй, Степанов, людей больше нет? – закричал снизу чей-то голос. – Проверить по всем квартирам!

Сашка зажал нос и рот, зажмурился. Хватаясь за перила, он подтягивал себя кверху, с трудом преодолевая каждую ступеньку, расталкивая плотный и горячий дым.

– Немножко, ещё немножко… – вспомнил Сашка, и перед ним проплыло Лёлькино лицо с испуганными и сострадающими глазами.

Перила кончились. Не открывая глаз, он, как слепой, стал шарить вокруг себя, стараясь нащупать дверь на чердак.

Вот она! Доска качается – значит, она. Раскалённый тяжёлый дым ударил в лицо.

На чердаке творилось что-то невероятное. Там в глубине что-то трещало и ухало. Даже сквозь зажмуренные веки Сашка почувствовал что-то красное, движущееся, огненное.

– Книжки, книжечки! – беспомощно позвал Сашка, будто эти книжки были щенятами и могли сами подбежать к нему.

Сашка протиснулся в дверь, уже ничего не чувствуя, кроме невыносимого, палящего жара. Сноп искр ослепил его. Он задыхался.

Он не мог не дышать. Но дышать было нечем. Он открыл глаза на мгновение и увидел охваченный огнём сундучок. Увидел остро, чётко, ясно освещённую огнём каждую щель. С гудением из него било пламя.

Сашка глотнул жгучий, набитый искрами дым. Голова закружилась. Больше нельзя было ни дышать, ни жить…

И Сашка, протянув руки, плашмя упал на горящий сундучок.

Глава двенадцатая
Здравствуй, двойка!

Сашка открыл глаза. Он сидел на чердаке около окна, и острый свежий воздух овевал его лицо.

Сашка ещё плохо понимал, где он. Он только с жадностью смотрел на окошко «кошачий глаз», на косо повисшую раму, на солнечный луч, наполненный цветными пылинками.

Сашка осторожно повернул голову. Он ещё боялся вспугнуть всё это, боялся, что всё исчезнет: и чердак, и куча старого хлама, и тишина. Он чуть наклонил голову и скосил глаз. Сундучок. Он сидел на сундучке.

На коленях у него что-то слабо шевельнулось.

На коленях у него лежал раскрытый дневник. Сквознячок пролез между листами и перебирал их. Сашка с трудом разжал затёкший, судорожно сжатый кулак. С ладони спрыгнул ластик, упал на пол и упруго скакнул в темноту.

Сашка глянул в дневник. Двойка! Двойка! Милая! Живая и здоровая! Стоит себе как ни в чём не бывало, будто её никто и не стирал резинкой.

Безумная радость охватила Сашку. Значит, всё! Значит, ничего и не было! Ни пожара, ни аварии, ни «Степана Разина», лежащего на боку. Ничего, ничего!..

Сашка вскочил на ноги. Ура! Он затанцевал по чердаку, и луч солнца замутился от клубов пыли.

Какое счастье! Ну и пусть папа посердится. Пускай даже ремнём… Переживёт он это. Пусть он не поедет с классом на катере. Не поедет с Катей.

Сашка вспомнил светлые сощуренные глаза Кати. Как она засмеялась там, на обрыве, когда со «Степаном Разиным» случилась беда!

И вдруг Сашка понял, что, хотя этого теперь как будто и не было вовсе, он никогда не забудет этот смех.

Тяжёлая туча стала наползать на солнце. На чердаке сразу же потемнело. Чернота надвинулась на солнце. И вся куча старья опять показалась таинственной и странной.

«Почему же кончилось волшебство? – подумал Сашка. – Я тогда не разобрал до конца, что там было…»

Ему не хотелось даже прикасаться к Волшебной Энциклопедии. Он наморщил лоб, вспоминая:

– Мне свидетель звёздный Лев,

Свет Стрельца и Водолея!

Волшебства сломай печать!

Только жи… не жа…

И себя преодо…

Смо… сно… всё… на…

И вдруг буквы сами собой подставились, и Сашка как-то легко и просто понял, что там было написано.

– Мне свидетель звёздный Лев,

Свет Стрельца и Водолея!

Волшебства сломай печать!

Только жизни не жалея

И себя преодолев,

Сможешь снова всё начать!..

Сашка разгрёб пыльный хлам и сунул сундучок в самую глубину. Завалил досками, припёр сломанным велосипедом, а сверху ещё положил стул.