В сопровождении нескольких крепких воинов, державших копья наготове, командир дворцовой стражи вошел в загон и жестом приказал нескольким ближайшим к нему пленникам выйти. Те повиновались с видимой неохотой. Как только они вышли из ворот, на шеи им накинули веревочные петли. Вскоре перед тюрьмой образовалась длинная цепочка связанных друг с другом людей. А парфяне, отсчитывая одинаковые группы, выгоняли из загородки все новых и новых пленников, которых тут же пристраивали в хвост.
Один из легионеров решил, что с него хватит. Хотя на нем была приметная кираса опциона, парфяне почему-то не увели его восвояси вместе с остальными офицерами. Теперь же, когда стражник указал ему копьем на выход, он шагнул вперед и сильно толкнул его в грудь.
— Что он делает, дурак этакий?! — прошептал Ромул. — Знает ведь, чем это кончится.
Тарквиний пристально взглянул на молодого друга:
— Он сам выбрал свою судьбу. Такое право есть у каждого из нас.
Ромул вспомнил Бассия — его милосердие проявилось в том, что под Каррами он убил двоих наемников, вместо того чтобы бросить их на медленную и мучительную смерть. Возможность самому выбирать свою участь представляла в жизни мощную движущую силу, и он старался постичь свои истинные намерения.
Прозвучал короткий приказ, и стражник быстрым движением вогнал острие копья глубоко в живот римлянина. Тот с криком сложился вдвое, его руки непроизвольно ухватились за древко. Пленники видели, как стражник нагнулся и выхватил короткий тонкий кинжал. Еще двое схватили опциона за руки. Он громко кричал от мучительной боли, а командир стражи обвел выразительным взглядом оставшихся пленников.
Между тем стражник выпрямился и, широко взмахнув рукой, высоко подбросил что-то. Два глазных яблока с болтающимися ниточками нервов упали неподалеку от Ромула, и он невольно отшатнулся, удивившись про себя, что человек мог по своей воле решиться пойти на такие мучения.
Когда офицер указал на выход следующей группе, никто и не подумал сопротивляться. Стараясь ступать бесшумно, Ромул прошел мимо опциона; его голова, будто сама собой, повернулась в сторону корчившегося в судорогах несчастного, прижимавшего руки к окровавленным глазницам. Глухой стон бедняги наполнил его жалостью, и он стиснул кулаки.
— Ни один человек не заслуживает такой участи, — прошептал он.
— Не спеши осуждать других, — отозвался Тарквиний. — Этот опцион мог бы сейчас идти вместе с нами. Но решил поступить по-иному.
— Никто не может решить за человека, какой путь ему выбрать, — мрачным тоном поддержал его галл. В его памяти живо всплыл образ родного дяди, который принял смерть, чтобы спасти жизнь другому. Ему, Бренну.
Ромул по очереди взглянул на своих друзей. Их слова глубоко запали ему в душу.
Когда парфяне построили в цепочку и связали пятьдесят пленников, их командир приказал оставить прочих взаперти. Как и в тот день, когда Красс приносил в жертву быка, права лицезреть происходившее были удостоены немногие. А уж они должны были пересказать все своим товарищам.
Вслед за катафрактариями и музыкантами пленники двинулись к городу. Легионеров сбили в кучку и то и дело подгоняли пинками и ударами тупых концов копий.
Они миновали арку ворот, не уступавшую размерами тем сооружениям, которые Ромул видел в Италии. Однако это оказалось исключением из правила. Улочки с одноэтажными домишками оказались очень узкими. Хижины, сложенные из высушенных на солнце глиняных кирпичей, составляли большинство строений в столице. Попадавшиеся время от времени очень простые по своей архитектуре храмы были повыше. Как и в Риме, дома теснились один к другому, кое-где разделявшие их переулки были засыпаны мусором и всякой прочей дрянью. Ромул не заметил ни акведуков, ни общественных уборных. Город был очень примитивным — парфяне явно не были народом строителей. Они были пустынными кочевниками и воинами.
Лишь арка в стене да строение, являвшееся, по всей видимости, дворцом царя Орода, были бы достойны занять место в Риме. Высокие крепостные стены дворца отделялись от прочих строений города широким ровным пространством. По углам крепости возвышались башни, а вдоль стен между ними расхаживали лучники. Перед коваными металлическими воротами дежурил отряд конных катафрактариев, они глядели на легионеров с совершенно бесстрастными выражениями лиц. Мало кто из римлян мог смотреть на одетых в броню всадников без страха. Тарквиний же, проходя мимо, пристально всмотрелся в то, что находилось за решеткой ворот.
— Не привлекай их внимания! — прошипел Бренн.
— Им до нас дела нет, — безмятежно отозвался этруск и приподнялся на цыпочки. — Просто мне хочется увидеть хотя бы отблеск того золота, за которым так рвался Красс. Мне кажется, что тут все должно просто сверкать от него.
Впрочем, один из катафрактариев все же проявил бдительность: он направил острие копья в сторону Тарквиния и сделал резкое движение, будто протыкал врага.
К великому облегчению Ромула, гаруспик покорно пригнулся и побрел дальше.
Пленники шли по узенькому проходу между давно ожидавшими их толпами. Все обитатели Селевкии жаждали насладиться зрелищем унижения римлян. Пленные брели понурив головы, а в уши им летели возгласы, являвшиеся, несомненно, оскорблениями и издевками. Ромул упорно смотрел под ноги, на ухабистую немощеную дорогу. Единственного взгляда в искаженное злобой смуглое лицо хватило ему с лихвой. Он был уверен, что их ожидало что-то очень плохое, и вовсе ни к чему привлекать к себе излишнее внимание.
В пленников летели комья грязи и камни, оставляя на их телах синяки и кровавые ссадины. На них сыпались гнилые овощи и даже выливалось содержимое ночных горшков. Одетые в лохмотья ребятишки с размазанными по чумазым лицам соплями то и дело выскакивали из толпы, чтобы отвесить пинок кому-нибудь из пленных. Одному из солдат тощая пожилая женщина глубоко разодрала ногтями щеку. Когда же он попытался оттолкнуть ее, ближайший стражник так ударил его по голове, что он потерял сознание. Старая ведьма торжествующе заорала и плюнула на римлянина. Легионеры, находившиеся по соседству с ним, поспешно подхватили товарища и потащили дальше.
Избитых, грязных, униженных донельзя солдат водили по улицам, как им казалось, целую вечность, чтобы все могли порадоваться и позлорадствовать по поводу полного разгрома могучей армии Красса. Наконец они все же вышли на огромную площадь, сходную по величине с римским Марсовым полем. Тут не было уже даже тех крохотных клочков тени, которые отбрасывали лачуги, и стало еще жарче. Когда же римлян погнали к середине этой площади, куда уже не долетали камни и прочие предметы, которыми их закидывали торжествующие жители, и не так были слышны злобные выкрики, мало кто из них осмеливался поднять голову. Стражники прокладывали дорогу пленникам и нещадно колотили каждого, кому хватало глупости преградить им путь.
Возле огромного костра суетилось несколько десятков парфян, без устали подкладывавших в бушующее пламя толстые бревна. Неподалеку от костра возвышался пустой помост. Пинками и толчками растерянных солдат заставили выстроиться перед ним. Они стояли, растянувшись в неровную редкую цепочку, испуганные, не знающие, чего еще им ожидать. Тем временем из других тюрем, разбросанных вокруг города, стали приводить такие же группы пленников. Вскоре там собралось несколько сотен римлян, представлявших десять тысяч пленников.