Слушать, как он читает вслух, было для нее одно удовольствие. Потом начались серьезные вопросы, а у Джо было самое что ни на есть веселое настроение, так как бумажная треуголка все время маячила перед ее глазами и заставляла их искриться задорным смехом. Профессор недоумевал. Что это с ней такое? Наконец, не выдержав, он обратился к ней – с удивлением, но очень мягко:
– Миз Марч, отчефо это фы смеетесь ф клаза сфоему учителю? Разве у фас нет ко мне уфажения?
– Между прочим, у вас ко мне тоже. – Джо показалось, что она нашла остроумный выход. – В присутствии дамы вы не сняли головной убор.
Профессор потешно вздрогнул, потом нащупал и снял бумажную треуголку и уставился на нее так, словно видел впервые. Через мгновение он уже смеялся раскатистым хохотом, похожим на рокот большого контрабаса.
– Axa! Это бесенок Тина очеретной раз фыставила меня на посмешиче. Однако я кое-что притумал. Это у нас будит «дурацкий колпак». Его будут носить те, кто плёхо готовит уроки. Боюсь, что сегодня и фам притётся его примерить.
И тут вдруг Джо заметила на лице у профессора гримасу отвращения. Расправив треуголку и просматривая газетный лист, из которого она была сделана, он проговорил с горечью:
– Я не хочу фидеть в доме подопные казеты! Они фредны молодежи, а детям просто нельзя их показыфать. Кто их фыпускает, делает большое зло!
Джо придвинула к себе лист. Посередине красовался рисунок, изображавший змею, сумасшедшего, убийцу, мертвеца… Джо подумалось, что это газета Дэшвуда с ее собственной публикацией. Но нет, газета была другая. Хотя если бы даже и та – какая разница? Она ведь не ставила подписи под своими рассказами. И все же она выдала себя жгучим румянцем на щеках и пристыженным взглядом. Профессор, хоть и слыл рассеянным человеком, на деле замечал многое из того, о чем другие и не подозревали.
Баэру было известно, что Джо пишет рассказы и где-то уже печатается. К тому же он частенько сталкивался с нею в квартале, где располагались редакционные конторы. Ему, конечно, ужасно хотелось познакомиться с ее работами, но сама Джо никогда не предлагала, а он стеснялся попросить. И вот теперь ему пришло в голову, что она не показывает того, что публикует, не из скромности, как он полагал прежде, а потому, что ей стыдно.
Другой на его месте успокоился бы мыслью, что это не его дело. Но Баэр сразу понял положение молодой девушки, бедной, оторванной от домашнего присмотра, материнской любви и отеческой заботы. Он ощутил сильное желание помочь ей; точно так же он бросился бы спасать ребенка из пасти дикого зверя. Когда урок завершился и Джо, не дожидаясь его ухода, стала вдевать нитку в иглу, он сказал очень просто, но в то же время проникновенно и серьезно:
– Мне так понравилось, как вы отодвинули это от себя. Я скорее дал бы моим сыновьям играть с порохом, чем читать подобное. Грустно думать, что какие-то молодые девушки могут читать такое.
– Вы, мне кажется, немного преувеличиваете, – возразила Джо. – Это скорее глупо, чем безнравственно. Однако на это есть спрос, за это платят деньги – и я знаю, что многие уважаемые литераторы, чтобы подработать, сочиняют подобные истории и печатают их в газетах.
Говоря это, Джо так резко дернула иголку, что надорвала ткань.
– Мы же с фами не пойдем торговать спиртным, хотя и на него есть спрос! Если бы «уфажаемые литераторы» думали о том, какой фред приносят их так назыфаемые истории, они почуфствовали бы, что не так уж честно зарабатыфают свой хлеб. Это как яд ф засахаренной облатке. Лушше уж пойти подметать улицы, чем делать то, што делают они!
Мистер Баэр произнес эти слова со всей страстью. Потом он подошел к камину и бросил в него скомканную газету. Джо сидела неподвижно, с таким видом, словно огонь обжигал и ее. Треуголка давно уже превратилась в дым, а у нее все не переставали гореть щеки.
– Если бы можно было сшечь весь тираж и еще много подопных тиражей! – бормотал профессор, понемногу успокаиваясь.
Джо представила, какой величины костер вышел бы из рукописей и публикаций, сложенных в ее комнате наверху. Она почувствовала, как деньги, заработанные с таким трудом, вдруг легли тяжким грузом на ее совесть. Правда, она могла сказать себе в утешение, что в ее глупых рассказах нет ничего безнравственного или злобного, но… Джо взяла учебник и предложила тоном примерной ученицы:
– А можно немного продлить наш урок? Я обещаю вам отныне быть хорошей и благоразумной.
– Ошень надеюсь на это, – ответил он, вкладывая в свой ответ более глубокий смысл, и выразительно посмотрел на нее. Отчего Джо показалось, что названия ее рассказов крупными буквами напечатаны у нее на лице.
Поднявшись к себе наверх, она вытащила газеты и стала перечитывать свои рассказы. Мистер Баэр был дальнозорким и иногда надевал очки. Как-то раз Джо для смеха примерила их и увидела мелкий шрифт в книге увеличенным вдвое. И вот теперь она словно надела нравственные очки. Убожество написанных ею рассказов тут же бросилось ей в глаза – она пришла в ужас.
Боже, какой же это хлам! Причем каждый следующий рассказ хуже предыдущего. «Я просто скатываюсь на дно. Как это все постыдно! Что я скажу в свое оправдание, если продолжу эту писанину и ее увидит папа или мистер Баэр?»
Джо едва не устроила пожар, предавая огню позорящие ее улики.
«Да, лучше сжечь дом, чем губить сердца людей», – думала она, глядя, как в пламени почти завершенный «Дьявол острова Джуры» превращается в черный уголек с огненными глазами.
И что же осталось от трехмесячного труда? Кучка пепла и немного денег в кошельке. Она подумала о том, как ей распорядиться гонорарами.
«Надеюсь, я сотворила не так уж много зла и могу оставить деньги как оплату за потраченное время, – сказала она себе после долгих раздумий. – Уж лучше бы я была бессовестной. Обычно именно те, кто не задумывается о последствиях своих поступков, и преуспевают в жизни. Но я дочь своих родителей, а они у меня очень разборчивы и щепетильны».
Ах, Джо! Тебе надо не сожалеть, а благодарить Бога, что у тебя такие родители. И жалеть не себя, а тех, у кого нет добрых опекунов, готовых оградить их нерушимой стеной принципов. Это не тюрьма, как кажется поначалу, а незыблемый фундамент, на котором зиждется человеческий характер.
Бросив писать развлекательные истории, Джо ринулась в иную крайность. Взяв за образец нравоучительные творения миссис Шервуд, мисс Эджворт и Ханны Мор, она написала нечто вроде развернутой проповеди. В достоинствах своего нового сочинения она сильно сомневалась – ее живое воображение и романтические наклонности задыхались в тяжелых оковах морализаторства, она словно вырядилась в неуклюжие одежды прошлых веков. Джо попыталась предложить этот шедевр дидактики нескольким издателям, но все единодушно отвергли его. Тогда она со вздохом припомнила слова Дэшвуда о том, что мораль нынче спросом не пользуется.
Еще она написала книжку для детей, которую «за так» с радостью бы напечатали, но ей, видите ли, нужны были деньги. Правда, один миссионер высказал желание заплатить ей, но с условием, что в дальнейшем она станет работать под его неусыпным надзором. Сочинять для детей она была готова, но ее не устраивало требование, чтобы всех непослушных мальчиков непременно съедали медведи или разрывали на части бешеные бизоны, а послушные покорно расставались с жизнью, не достигнув юности, и с пением псалмов возносились на небо, сопровождаемые эскортом ангелов.