Карабкаясь на дерево, я все время звал Проказника, но он не трогался с места и только пристально смотрел на меня своими блестящими глазками.
Наконец я добрался до него и протянул руку, чтобы схватить, но он прыгнул на другую ветку. Я полез за ним, но разве мог я угнаться за обезьяной? Она быстро перепрыгивала с одной ветки на другую, и я уже начинал приходить в отчаяние. К счастью, ей, должно быть, надоело это преследование, и она, спустившись на крышу, прыгнула на плечо Витали и спряталась под его куртку.
Теперь, при дневном свете, мы поняли, что происходило ночью. На снегу были ясно видны следы собак, вышедших из шалаша; потом появились следы волков, а затем следы собак исчезли, остались только волчьи, и местами на снегу виднелись пятна крови.
Собаки погибли, их нечего было искать. Нужно было позаботиться о Проказнике.
Витали посадил его перед огнем и завернул в одеяльце, которое я сначала хорошенько согрел. Конечно, следовало бы дать обезьяне выпить чего-нибудь теплого, но у нас ничего не было.
Витали и я молча сидели перед очагом. Но и без слов было понятно, что мы чувствовали. Бедный Зербино! Бедная Дольче! Они были наши товарищи, делили с нами и радость, и горе. А для меня они были друзьями. И сам же я виноват в их смерти! Если бы я не заснул, они не вышли бы из шалаша, а волки никогда бы не осмелились войти в него – они боятся огня.
Мне было бы легче, если бы Витали отругал меня, даже, пожалуй, побил. Но он не говорил ни слова и не смотрел на меня. Старик сидел перед огнем, опустив голову на руки. Наверное, он думал о том, что мы будем делать без собак. Ведь без них нельзя будет давать представления. На что же мы будем жить?
Небо было голубое, и снег сверкал под лучами солнца. Лес, такой темный и мрачный накануне, теперь ослепительно сиял.
Время от времени Витали просовывал руку под одеяло и дотрагивался до обезьянки, чтобы узнать, не согрелась ли она. Но она не согревалась и дрожала всем телом.
– Нужно побыстрее добраться до какой-нибудь деревни, – сказал наконец Витали. – Здесь Проказник умрет.
Витали завернул обезьянку в нагретое одеяльце и положил под куртку к себе на грудь.
– За этот приют нам пришлось дорого заплатить, – сказал он, показав на шалаш, и голос его дрожал.
Мы пустились в путь, по дороге нам встретился ехавший в телеге крестьянин. Он сказал нам, что через час мы дойдем до большого селения. Это ободрило нас, и мы прибавили шагу, хоть идти было очень трудно, ноги вязли в глубоком снегу.
Наконец, показались крыши селения.
Мы никогда не останавливались в хороших постоялых дворах; они были слишком дороги для нас. Витали обычно выбирал какой-нибудь постоялый двор попроще, на окраине селения или в городском предместье. Там не отказывали в приюте даже таким странным путешественникам, как мы, и брали недорого.
Но на этот раз Витали не остановился на окраине селения. Он пошел дальше и разыскал большой постоялый двор с великолепной золоченой вывеской. В отворенную дверь кухни был виден стол с лежащими на нем кусками мяса, а в громадной печи стояли кастрюли, от которых поднимался пар. Даже на улицу доносился запах вкусного супа, очень соблазнительного для наших пустых желудков.
Витали принял важный вид, вошел в кухню, не снимая шляпы, и, откинув голову назад, потребовал хорошую теплую комнату.
Сначала хозяин постоялого двора, державший себя очень надменно, не удостоил нас внимания. Но величественный вид Витали произвел на него впечатление, и он велел служанке проводить нас в комнату и затопить там печь.
– Скорее раздевайся и ложись в постель, – сказал мне Витали.
Я с изумлением взглянул на него. С какой стати мне ложиться в постель?
– Ну, быстрее же! – нетерпеливо сказал он.
И мне пришлось повиноваться.
На постели была пуховая перинка. Витали подоткнул мне одеяло и накрыл меня перинкой.
– Тебе нужно хорошенько согреться, – сказал он. – Чем жарче тебе будет, тем лучше.
Мне казалось, что было бы гораздо лучше положить в постель Проказника, но я не сказал ничего.
– Ну, что, ты согрелся? – спросил через несколько минут Витали, который все время держал обезьянку перед топившейся печкой.
– Мне так жарко, что я едва дышу, – ответил я.
– Вот это-то и нужно, – сказал Витали и, положив около меня Проказника, велел мне прижать его к себе.
Бедная обезьянка, обычно ни за что не соглашавшаяся сделать что-нибудь не нравившееся ей, теперь подчинялась всему. Она прижалась ко мне и не шевелилась. Теперь ей уже не было холодно, маленькое тельце ее горело.
Витали ушел в кухню и вернулся с рюмкой горячего подслащенного вина.
Он хотел дать несколько ложечек Проказнику, но тот стиснул зубы и смотрел на нас так жалобно, как будто просил не мучить его. И все время высовывал из-под одеяла свою крошечную ручку.
Я не понимал, зачем он делает это, но Витали объяснил мне: еще до моего поступления в труппу у Проказника было воспаление легких; ему тогда пустили кровь, и он выздоровел. И теперь он, должно быть, просил, чтобы его полечили.
Витали был не только растроган, но и встревожен. Уж если Проказник отказался от подслащенного вина, которое так любил, значит, он очень болен.
– Выпей вино и не вставай с постели, – сказал мне Витали. – Я пойду за доктором.
Я тоже любил сладкое вино и с удовольствием выпил его; но от него мне стало еще жарче.
Витали вернулся очень скоро с господином в золотых очках. Это был доктор.
Опасаясь, что он не пойдет лечить обезьяну, Витали не сказал ему, кто болен. И потому доктор, увидев на постели меня, красного, как пион, подошел и приложил мне руку ко лбу.
– Прилив крови, – сказал он и покачал головой с видом, не предвещавшим ничего хорошего.
Испугавшись, что он пустит мне кровь, я поспешил объяснить ему, в чем дело.
– Я не болен, – возразил я.
– Не болен? Мальчик бредит, – сказал доктор.
Не ответив ничего, я поднял одеяло и показал на Проказника, который лежал, обняв меня за шею.
– Вот кто болен, – сказал я.
Доктор попятился и обернулся к Витали.
– Обезьяна! – с негодованием воскликнул он. – Так вы приглашали меня лечить обезьяну, да еще в такую погоду!
Он повернулся и пошел к двери.
Но смутить Витали было нелегко. Он остановил доктора и стал рассказывать ему, как нас застал на дороге снег, и как Проказник, испугавшись волков, влез на дерево, просидел на нем до рассвета и сильно простудился.
– Конечно, это только обезьяна, – в заключение сказал Витали, – но это наш товарищ, наш друг. Разве мог я доверить ее ветеринару? К тому же натуралисты находят, что обезьяна по своему строению ближе всего подходит к человеку.