– Поверь мне, если бы мне было к кому пойти, меня бы тут не было, но у этого придурка Лэндона предвзятое мнение, он всегда на ее стороне.
Конечно, это даже не полуправда, но советов Лэндона мне сейчас не нужно. К тому же я не хочу признаваться ему, каким был козлом и что наговорил Тессе за последние несколько дней. Его мнение меня не волнует, но в определенных обстоятельствах оно может иметь большое значение, больше, чем чье-то еще, кроме Тессы, естественно.
Мой отец через силу улыбается:
– Я знаю, сынок.
– Хорошо.
Не знаю, с чего начать, и, честно говоря, до сих пор не уверен, что именно привело меня сюда. Я собирался пойти в бар и напиться, а вместо этого пришел к отцовскому… точнее, папиному подъезду. Это Тесса всегда говорит «отец» и «мать» вместо «папа» и «мама», и это меня бесит, но теперь это проникло и в мою речь тоже. Ему повезло, что я обращаюсь к нему «отец» или «папа», а не «Кен» или «урод», как еще это было большую часть моей жизни.
– В общем, как ты, наверное, уже догадался, Тесса меня бросила, – признаюсь я и гляжу на него. Он делает все возможное, чтобы сохранить нейтральное выражение лица, ждет продолжения, но я добавляю только: – И я ее не остановил.
– Ты уверен, что она не вернется? – спрашивает папа.
– Да, уверен. Она дала мне множество шансов, чтобы остановить ее, и не пыталась с тех пор ни позвонить, ни написать. – Я бросаю взгляд на настенные часы. – Прошло почти двадцать восемь часов, и я не имею ни малейшего понятия, где она.
Я надеялся увидеть ее машину возле дома Кена и Карен. Это одна из причин, по которой я приехал. Где же еще ей быть? Надеюсь, она не поехала в страшную даль к своей матери.
– Вы и раньше ссорились, – начинает отец. – Но, кажется, всегда находили пути…
– Ты меня слышишь? Я сказал, что она не вернется, – перебиваю я.
– Слышу. Просто интересно, чем этот раз отличается от других.
Я свирепо таращусь на него, но отец отвечает мне бесстрастным взглядом, и я с трудом подавляю желание вскочить и покинуть его изысканный кабинет.
– Это просто случилось. Не знаю, почему я это понял, – ты, наверное, думаешь, что я немая бесчувственная дубина, – но я просто устал, папа. Все это мне ужасно надоело, но я не знаю, что делать.
Твою мать! Это звучит так отчаянно и к тому же чертовски жалко!
Он было открывает рот, но останавливает себя и молчит.
– Это ты виноват, – продолжаю я. – Ты виноват во всем. Потому что, если бы ты захотел быть рядом со мной, может, ты показал бы мне, как… Я не особенный, чтобы относиться ко всем остальным людям, как к мусору. Если бы, когда я рос, в доме был мужчина, я не был бы таким упертым. Если я не смогу найти решение для нас с Тессой, все закончится тем же, чем у тебя. Ну, то есть у тебя прежнего. – Я указываю на его строгий свитер и прекрасно отутюженные брюки. – Если я не найду способ перестать тебя ненавидеть, то буду не в состоянии…
Я не хочу заканчивать фразу. Я хотел сказать, что если не перестану его ненавидеть, то не смогу выразить, как я люблю ее, и не научусь относиться к ней так, как она этого заслуживает. Невысказанная фраза зависает в душной, обшитой деревянными панелями комнате, и ни один из нас не знает, что сказать.
– Ты прав, – к моему удивлению, неожиданно соглашается он.
– Да?
– Да. Если бы у тебя был отец, чтобы направлять тебя и подсказывать, как стать человеком, ты был бы лучше подготовлен и к таким вещам, и вообще к жизни. Я винил себя за твое… – Я вижу, как он мучительно подбирает слова, а найдя, чуть подается вперед. – Поведение. Это моя вина. Все из-за меня и из-за ошибок, которые я наделал. Я испытываю вину всю свою жизнь и от этих ошибок очень, очень страдаю, сынок.
Он наконец замолкает, и вдруг я чувствую… чувствую…
Что меня с души воротит.
– Нет, ну здорово, что рано или поздно ты получишь прощение, но результатом-то стал такой я, какой есть! Что мне с этим делать? – Я рассматриваю заусенцы вокруг ногтей и с удивлением обнаруживаю, что костяшки на пальцах не разбиты. Почему-то это отвлекает мой гнев. – Что-то же нужно с этим делать, – говорю я тихо.
– Думаю, тебе нужно с кем-то поговорить.
Ответа мне недостаточно, и снова поднимается раздражение. А что именно мне надо обсудить – ты, блин, не подскажешь? Машу руками.
– А мы что делаем прямо сейчас? Разговариваем.
– Я имею в виду – с профессионалом, – спокойно отвечает отец. – С детских лет в тебе осталось слишком много негативной энергии, гнева, и если ты не найдешь способ ее высвобождать или по крайней мере справляться с ней, как нормальные люди, то боюсь, прогресса ты не достигнешь. Я не могу дать тебе этого, потому что сам же и причинил тебе всю боль, с которой все началось, и в минуты ярости ты бы сомневался, стоит ли мне что-то говорить, даже если бы слова оказались полезны.
– Значит, мой приход сюда был пустой тратой времени? Ты ничем не можешь мне помочь?
Так я и знал, лучше – в бар. Сейчас я бы уже допивал второй виски с кока-колой.
– Этот разговор не пустая трата времени. Это действительно большой шаг в твоих усилиях стать лучше. – Он смотрит мне в глаза, и на минуту я чувствую виски, который сегодня выпил. – Она будет так гордиться тобой, – добавляет он.
Гордиться? С какого хрена ей гордиться мной? В этом может быть что угодно, но гордость… нет.
– Она назвала меня алкоголиком, – вырывается у меня.
– Она права? – спрашивает он, и на лице его появляется обеспокоенность.
– Не знаю. Не думаю, что да, но я не знаю.
– Если ты не знаешь, алкоголик ли ты, то следует это узнать, пока не стало слишком поздно.
Я смотрю ему в лицо и вижу во взгляде настоящую тревогу. Ту тревогу, которую должен испытывать я.
– Почему ты начал пить тогда? – спрашиваю я.
Я всегда хотел знать ответ на этот вопрос, но никогда не думал, что смогу об этом спросить.
Он вздыхает и поднимает руку, чтобы провести ладонью по коротким волосам.
– В то время мы с твоей мамой были не в лучших отношениях, они становились все хуже, и вот однажды вечером я ушел из дома и напился. Под «напился» я имею в виду, что я не мог идти домой. И я обнаружил, что мне это нравится – любая боль, которую я испытывал, замирала. А потом это вошло в привычку. Я проводил в этом проклятом баре через дорогу больше времени, чем с тобой и с ней. Дошло до того, что я уже не мог жить без спиртного, но с ним я тоже не мог жить. Это была заведомо проигрышная позиция.
Я не помню отца до того, как он стал пить, и всегда думал, что он стал таким еще до моего рождения.
– И ты так страдал, что решил сбежать?
– Дело не в этом. Дело в том, что в один прекрасный день я наконец проснулся и протрезвел.