Машина молчала, только поблескивала загадочно, со злорадством.
Наконец бухгалтер успокоился и стал приглядывать, как грузят мотоцикл в багажный вагон. Суетился и призывал служителей к осторожности. Только когда мотоцикл был как следует устроен, бухгалтер позаботился об удобствах семьи.
Разложил чемоданы, убедился, что семья уселась с комфортом и, утерев со лба пот, с улыбкой произнес:
— Машина погружена, и мы тоже сидим хорошо. Все в наилучшем порядке. Надеюсь, с мотоциклом ничего не случится, и мы во здравии доберемся домой. Дай-то Бог!
Поезд тронулся.
25
Окружной городок, угнездившийся у подножья невысоких гор, ничем не отличался от большинства провинциальных городков. Обычно такой городок начинается с вросших в землю кособоких домишек, перед каждым из которых вы увидите запущенный садик — слишком буйно разросшиеся ирисы и лилии повалили его забор. В маленьких окошках вы непременно обнаружите горшки с каким-то странным цветком страстоцвета, а за этим окошком будет сидеть и что-то мастерить голодный ремесленник. Козы карабкаются по склонам, заросшим акацией, вязом и орешником.
В ряды домиков обычно вклинивается фабрика с разбитыми окнами. На стене вокруг фабричных зданий выросло предательское растение коровяк, а за верхний край кирпичного забора, защищенного от нарушителей порядка осколками стекла, уцепились травы и хромые березки. Вокруг фабрики лепится квартал неприглядных, мрачных домиков, которые принадлежат рабочим; там бродят чумазые детишки и раздаются резкие голоса озлобленных женщин.
Чем ближе к площади, тем домики чище, ярче окрашены, с садами, где выращивают все виды фруктов, с огородами, с раскидистыми кустами крыжовника; здесь вы увидите пестрые клумбы с крикливым лядвенцем, с розами и флоксами; возле чугунной ограды паразитируют крапива, чистотел. Порой между этими домиками можно заметить строение с претензией на то, чтобы называться виллой, поскольку оно может похвастать лепниной и башенкой, увенчанной скрежещущим жестяным петушком. Окна таких вилл, окруженных туями и тиссами, обычно прикрывают зеленые жалюзи, не подымающиеся в течение всего дня. А если окна не закрыты, в них можно заметить усеянный красными ягодами аспарагус, мускат, бледные шары гортензий и белый фунтик ароновой бороды. За всеми этими цветами обычно ухаживает старая женщина, которая боится людей и сквозняков и больше всего заботится, чтобы внутрь ее дома не проник никакой уличный шум. Тут на нищенскую пенсию живет тешащая себя воспоминаниями вдова имп. и кор. сотника. Каждый день ровно в четыре часа выходит она из дому, укрывшись от солнца под кружевным зонтиком, упрямо одетая по старой моде. Сопровождает ее пожилой желтый песик, с кривыми от подагры лапами.
На площади, мощеной булыжником, царят пузатая ратуша с нарисованным на фасаде городским гербом, различные учреждения да еще кутузка. В витрине городской сберегательной кассы, стены которой окрашены в желтый цвет, помещен плакат с изображением пчелиного улья. Здесь великое множество трактиров и самый большой из них носит название отель «Корона». В нем есть зал для танцев, где проходят различные собрания жителей городка и театральные представления. У входа прикреплена карта окрестностей городка — для туристов. Посреди площади располагается статуя святого, поднявшего к небу слепые глаза. На постаменте статуи отдыхают пришедшие из окрестных деревень старики. Столетняя бабка продает яблоки и запыленные леденцы. Над городком высятся графский замок, барочный пивной завод и костел.
Это городок, который никого не чтит, никого не признает, кроме самого себя, городок, нашпигованный местным патриотизмом, презирающий чужаков и равнодушный ко всему, что находится за его пределами. Тем не менее события нашей беспокойной эпохи прокатились и через окружной городок, оставив здесь зримые следы. На площади выросла красная бензиновая колонка, где проезжающие поят свои машины. Вместо окружной столовой, где у бродяг просматривали трудовые книжки и рубахи — нет ли в них вшей, — выстроили железобетонное здание окружной кассы социального страхования. Перед кино, засунув руки в карманы, стоят гогочущие парни в вязаных жилетах, споря о спортивных достижениях, о голах, очках и рекордах; они мастерски плюют элегантной дугой, и их речь пересыпана выражениями, почерпнутыми из дешевых вечерних газет и у пражской периферии. Магазины присваивают себе титул торговых домов и на вывесках вместо названий помещают экстравагантные аббревиатуры. Вечером над трактиром сияет неоновая надпись «Бар». Там местные жители обучаются современным танцам; правда, вместо коктейлей пьют сливовицу. В витрине фотографа можно увидеть снимки серебристых барышень с мечтательными лицами киноактрис. И наконец в каждом из этих городков посреди импровизированного сквера есть памятник павшим. Обычно он изображает солдата, который широко расставив ноги, сжимает в руке знамя. О его сапоги и трется гривой лев, чья морда смахивает на фарфоровую фигурку в стиле рококо, изображавшую писаря… И наконец то, чего прежде не бывало: перед местной «биржей труда» стоит толпа унылых оборванцев.
В такой-то городок и привез бухгалтер свое семейство и мотоцикл. Каждый год они проводили здесь, у родственников, вторую часть летнего отпуска. Ибо бухгалтер подсчитал, что платить все лето за дачу слишком дорого.
Тетя бухгалтера Михелупа с дочерью Ирмой владели старым обшарпанным домом на площади. В передней его части находилась лавка, где была конторка с бухгалтерской книгой, десятичные весы, куча помазков для противней и мешки с пером. Вокруг дома, в коридоре, на дворе непрестанно кружились мелкие перышки. В квартире перья носились вихрями; когда открывался шкаф, оттуда вылетало целое облако перьев. Тетя Фрони и ее дочь Ирма, обе круглые и плотные, всегда носили перья в волосах, на бровях, даже на ресницах. У обеих лица были украшены растительностью, и на усиках постоянно подрагивали перышки.
Тетя отказывалась брать за гостеприимство наличными, впрочем, бухгалтер не слишком-то ее и уговаривал. Вместо этого он привозил практичные подарки. Однажды привез плиту, поскольку печка в доме развалилась, в другой раз — столовые приборы и посуду. Как-то за свой счет отремонтировал осыпавшуюся от старости галерею. Обычно он привозил отрезы на платья и непременно какие-нибудь вкусные вещи: тонкие сорта сыра, венгерскую колбасу, консервы. Дамы лицемерно восторгались дарами и высказывали сожаление, что бухгалтер истратил столько денег. Но вечером, оставшись одни, всесторонне изучали привезенное, осуждали родственников за скупость и запирали все на ключ. А когда подворачивался случай, продавали подарки, поскольку ценить умели только деньги, и ничто больше на этом свете их не привлекало.
Тетя с дочерью встретили Михелупа возгласами, которые должны были выражать радость. Долго обнимались и целовались, и перья вихрем носились вокруг. Бухгалтер показал табели обоих детей и в ответ получил похвалы. Гости привезли родственникам отрезы на зимние пальто. Тетя восклицала:
— О господи, это уж лишнее! Ты не должен, Роберт, нести такие убытки! Помни, у тебя дети, лучше отложи лишний грош для них.
— Ерунда, тетушка, — скромно защищался Михелуп.