— А почему бы не попробовать? Модели ни на что не похожи, а с нашими шляпками они будут в самый раз. Мне кажется, нашим покупательницам понравится.
Моя сестра почти никогда не высказывала своего мнения, и ей удалось успокоить Люсьену, которая поняла, что́ я хочу ей втолковать.
— Я модистка, и торговля одеждой не в моей компетенции.
— Вспомни, что ты однажды мне советовала. Придется научиться, — сказала я. — Мы все должны учиться. Я хочу, чтобы Дом мод Шанель рос и развивался. А сейчас самое время, когда столько внимания к нашим шляпкам и список клиенток становится все престижней. Никто, кроме нас, не предложит такую моду. Я уверена, нас ждет успех.
— Только без меня, — сказала Люсьена. — Я не для того пришла к вам работать.
— Тогда уходи. — (Антуанетта рот раскрыла от изумления.) — Но с тобой или без тебя, я все равно буду это делать. Не волнуйся, я дам тебе самые лучшие рекомендации, — прибавила я, не желая, чтобы излишняя чувствительность или страх потерять Люсьену заставили меня передумать.
Бой говорил, что я должна верить только в себя; а я верила в это новое предприятие, верила даже больше, чем когда-то в свои шляпки.
Люсьена кивнула и отвернулась. Я посмотрела на сестру.
— Но как мы справимся без нее? — испуганно спросила Антуанетта.
Я быстро собрала свои наброски:
— Справимся. Я всегда справляюсь.
* * *
Люсьена ушла от нас в другое шляпное ателье. Со временем она возглавит его и станет известна как лучшая модистка Парижа. Мне очень не хватало ее решительности и напористости — она была из тех редких женщин, с которыми я могла бы работать вместе, — но к тому времени я приобрела достаточно опыта, чтобы самостоятельно руководить мастерской, а по нашим с ней ссорам я не скучала.
Главной швеей, или première, я назначила Анжелу, именно она принимала на работу arpètes — девушек, которых мы нанимали учиться в нашей мастерской ремеслу и быть на посылках, например ползать с магнитом по полу в поисках упавшей иголки или отпаривать ткань. Самые способные из этих arpètes, которым удавалось выучиться и дорасти до petite main, или подручной швеи, продолжали учиться дальше, чтобы уже самостоятельно шить одежду. Хотя я и сама искусно владела иголкой и ножницами, но опыта создавать новые модели у меня не было. Мой метод заключался в том, что я драпировала ткань на манекене, а еще лучше на живой модели — в основном на Антуанетте. Я часами просиживала с сигаретой во рту, закалывая ткань и сметывая все на живую нитку. Потом Анжела со своими девушками преображали мою задумку в лекала, по которым уже дальше шили из муслина образцы для показа. И хотя мы приобрели электрические швейные машинки, бо́льшую часть работы выполняли вручную, поскольку каждое изделие подгонялось по размерам клиентки. Подгонкой руководили Антуанетта и Анжела, а на мне была последняя примерка и дальнейшая доработка с тем, чтобы наряд идеально сидел с учетом индивидуальных особенностей фигуры клиентки.
Разумеется, на все это требовалось время. Время, чтобы доставить из Англии джерси, время для того, чтобы запустить мою линию и хорошенько продумать, стоит ли рисковать, делая это на улице Камбон. Задержки выводили меня из себя, поскольку к концу 1912 года Пуаре стал выпускать упрощенные модели одежды, явно подражая моим идеям. Он не устоял перед соблазном внести изменения в фасон, добавив рукав «летучая мышь» или утяжелив повседневные пальто вышивкой или собольим мехом. И тем самым искажал чистоту линий, к которой стремился. Однако следует отдать ему должное: у Пуаре был нюх на носящиеся в воздухе новые тенденции, а потому я беспокоилась, что он украдет мои идеи еще до того, как я начну их осуществлять.
Все это выбивало меня из колеи, и я искала отдушину в какой-нибудь деятельности за пределами ателье. Я сделала ремонт в квартире Боя, перекрасив красные стены в кремовый цвет, заменила восточные ковры коврами более сдержанной расцветки, а натюрморты на стенах — на изысканные коромандельские ширмы. Покончив с этим («Не квартира, а бедуинский шатер», — проворчал Бой), я стала искать еще чего-нибудь, куда можно было направить свою энергию.
Новаторские выступления американской танцовщицы Айседоры Дункан произвели в Париже настоящий фурор. Ее принципы освобождения духа через движения тела чрезвычайно привлекали меня. Мне было двадцать девять лет, и я хотела сохранить стройную фигуру. Кутюрье, говорила я себе, должен сам выглядеть соответственно. Я отмахивалась от мысли, что истинный мотив был в другом: Бой довольно много разъезжал, и я подозревала, что, кроме меня, у него есть еще любовницы. Мы никогда не обсуждали проблемы моногамии или брака; чтобы я не забеременела, Бой предохранялся довольно дорогими презервативами, и я никогда не слышала даже намека о каких-нибудь его внебрачных детях и предполагала, что с другими он поступает точно так же. Задавать вопросы мне не позволяла гордость. Наоборот, я даже часто дразнила его:
— Небось в своих разъездах частенько встречаешься с хорошенькими женщинами.
Он поднимал глаза от газеты:
— С такими, как ты, ни разу.
— Правда? — продолжала издеваться я. — А разве я хорошенькая?
— Нет, — отвечал он. — Ты не хорошенькая, ты настоящая красавица. Таких красавиц я еще не встречал.
И я решила так: его случайные знакомства, ничего не значащий флирт во время поездок — пустяки по сравнению с тем, что я остаюсь самой красивой женщиной в его жизни, и я с легким сердцем записалась на уроки к весьма авторитетной преподавательнице Элизе Тулемон, известной под именем Кариатис. Каждый вечер я шагала вверх по крутой улочке к ее студии на Монмартре, терпела стук ее трости по дощатому полу, который напоминал мне о моих les Tantes, а если я неправильно держала спину, то и щипки между плечами, которые напоминали мне о монахинях Обазина. Однако я была твердо настроена преодолеть все трудности, хотя возраст и не позволял мне стать настоящей балериной.
Моя страсть к танцам забавляла Боя. В 1913 году он купил билеты на премьеру балета «Весна священная» русского композитора Игоря Стравинского.
Сравнительно недавно построенный Театр Елисейских Полей был полон. «Русский балет» под руководством известного антрепренера Сергея Дягилева уже получил известность после одноактного балета «Послеполуденный отдых фавна», в котором Нижинский, любовник Дягилева, шокировал зрителя танцем, симулирующим оргазм, и поистине ошеломительными пируэтами. Я еще не видела выступлений этой труппы и предвкушала большое удовольствие. У нас были билеты в ложу, лучшие места в театре, но я скорчила недовольную гримасу, увидев внизу море диадем, плюмажей и страусиных перьев. Буквально на каждой присутствующей даме можно было увидеть платье из лилового тюля или шелка цвета нектарина, и эти увешанные драгоценностями райские птицы, балансируя на каблуках в стиле барокко, бродили по проходам в поисках своего места, а затем садились с таким видом, будто под платьями у них острые шипы.