* * *
Я проспала двенадцать часов подряд. Когда в конце концов я проснулась, то приняла ванну, смыв с себя грязь и сажу, и спустилась на кухню посидеть с Катариной. Типси тоже была там, примостилась рядом с мамой и хмуро слушала вместе с нами сопровождаемую треском помех радиопередачу, в которой подтверждались слухи о сдаче Парижа немцам. Враги ворвались в город вслед за колонной чудовищных танков, прошли парадом по Елисейским Полям, собрав вокруг молчаливые толпы зевак, всех тех, кто не успел вовремя бежать или был вынужден вернуться обратно, когда все дороги были уже блокированы нацистскими солдатами. На Триумфальной арке и на Эйфелевой башне немцы водрузили свой красный флаг с черной свастикой. Гитлер объявил, что скоро лично прибудет в Париж, чтобы все осмотреть и решить дальнейшую судьбу города. Потерпев столь позорное поражение, наше трусливое правительство бежало в Виши, южную столицу Франции, где я в первый раз пыталась завоевать известность. Оно уже успело унизиться до того, что отказалось от сопротивления, предложило упразднить Французскую республику и наладить дружественное сотрудничество между оккупированными территориями и южной частью Франции.
Я не в силах была больше сдерживаться. Опустила голову, и чувство скорби полилось из меня потоком горьких рыданий.
— И никто не выступил против них. Ни один человек. Ни один человек и пальцем не пошевелил, чтобы остановить их.
Катарина протянула было ко мне руки, но Типси опередила ее, она обвила мне руками шею, крепко прижалась ко мне:
— Не плачьте, тетушка Коко. Не надо. Париж ведь еще не погиб.
Я не могла говорить — так крепко она прижималась ко мне своей костлявой грудкой, но теперь, после стольких дней, когда изо всех сил приходилось сдерживаться, я дала волю чувствам. Мися и Кокто, квартира со всем имуществом, ателье — все это пока там, и что с ними — неизвестно.
Да, Париж не погиб. Но что-то перевернулось в душе, и я поняла: к прежнему возврата нет.
* * *
Передачи по радио удавалось слышать не всегда, часто за треском помех невозможно было разобрать ни слова, и этот факт казался еще более зловещим, чем сами новости, но мы все-таки узнали, что Гитлер решил пощадить Париж и сделать его трофеем победителя и присоединить к Третьему рейху. Дикторы, которым отныне платили немцы, выходили в эфир и ликующими голосами объявляли, что нацисты — наши друзья, а друзей бояться не надо.
— Если ты, разумеется, не еврей и не коммунист, — роняла я, глядя на Катарину. — Иначе полезай в подвал и сиди тихо.
Я стала потихоньку приходить в себя, даже осмелела: на меня благотворно действовала оторванность Корбера от внешнего мира, его волшебная сельская тишина и покой. Несмотря ни на что, я была все еще жива.
К несчастью, Катарина от знакомых в деревне узнала, что немцы захватили в плен и посадили в лагеря тысячи наших солдат. Мы боялись, что среди них вполне мог быть и Андре, хотя давно уже понятия не имели, где он и что с ним, и разузнать не было никакой возможности. Катарина нашла под досками пола спрятанную жестянку с деньгами, и, глядя на нее, я не могла не усмехнуться, вспомнив о точно такой же своей жестянке в Мулене. Мы с ней отправились в поселок попросить знакомого, работавшего в местном отделении телеграфа, добыть более подробную и достоверную информацию, за деньги конечно; он пообещал попробовать, но я почти сразу поняла, что у него ничего не выйдет.
— Чтобы навести подробные справки, надо ехать в Париж, — сказала я, когда по заросшей извилистой тропинке мы с Катариной возвращались домой, топча подошвами полевые цветы; вдали возвышались горы, нас окружала величественная и равнодушная природа. — Наверное, мне стоит самой съездить туда и все разузнать.
Она бросила на меня испуганный взгляд:
— Вы же недавно бежали из Парижа, а по радио говорят, что немцы остановили наступление. Может, сюда они не придут, оставят нас в покое.
— Да, но если Андре попал в плен, ему угрожает опасность. Кто-то же должен найти его, а у тебя на руках Типси. Ты должна оставаться здесь. Я — совсем другое дело. — Я беззаботно пожала плечами. — Мне за себя волноваться нечего.
Похоже, я ее не убедила, но через несколько дней, когда Типси соблазнила меня поиграть с ней в мяч, а заодно поплести венки из маргариток, я предложила план. Он был, конечно, еще сырой и довольно рискованный, как, впрочем, любые планы сейчас, включающие в себя передвижение в пространстве, но я объяснила Катарине, что я человек известный, можно сказать, важная персона, меня трудно подозревать в каких-нибудь кознях.
— Я знаменитый модельер, понимаешь? Я заплатила за номер в «Рице» вперед. И могу вернуться в любое удобное для меня время. Меня все знают, и немцы меня не тронут.
Она закусила губу, глядя на свои потрескавшиеся от работы руки. Хотя я никогда не жалела для Андре денег на его расходы, они с женой решили жить скромно, дом у них был простой и всегда опрятный, потребностей было немного. Средств у Катарины было больше чем достаточно, чтобы как-то прожить еще несколько месяцев, чего нельзя было сказать обо мне. Я бежала из Парижа почти с пустыми руками — несколько платьев, еще кое-какая одежда, совсем немного. И еще у меня кончалось успокоительное, осталось буквально несколько капель; шприцы и лекарство для инъекций лежали в чемоданах в «Рице». Я плохо спала, боялась смотреть в зеркало на свое изнуренное, осунувшееся лицо, черные круги под глазами, впалые щеки землистого цвета, потрескавшиеся губы; тут уж ни губная помада, ни пудра не помогали. Я выглядела как и в ту ужасную ночь в Виши, когда меня разыскал Бальсан: из зеркала тогда на меня смотрела рано постаревшая молодая женщина, только вот теперь я не была молодой.
— Мне скоро пятьдесят восемь, я уже стара, чтобы от них бегать, — продолжала я, сжимая руку Катарины. — Эти подвиги не для меня. В общем, я должна вернуться. Ради Андре.
Она подумала и наконец кивнула:
— Но вы ни в коем случае не должны рисковать. Обещайте, что не будете. Андре бы это очень не понравилось. Если там будет для вас небезопасно, если почувствуете, что вам что-то угрожает, немедленно возвращайтесь обратно.
— Конечно-конечно, — заверила я ее.
Разумеется, я не стала поднимать вопрос о том, что возвращение в Париж может оказаться еще более непростым, чем мое поспешное бегство. А вернувшись в столицу, я не могла рассчитывать на то, что это пройдет незамеченным. Немцы, особенно высшее офицерство, наверняка знают, кто я такая.
— Будьте осторожны, — говорила Катарина. — Со всех сторон ходят слухи про евреев… Говорят, в Польше их всех сгоняют в гетто, как скот.
— Ну, я, положим, не еврейка. Так что насчет этого не беспокойся. Найду Андре и привезу его домой. На что еще может сгодиться тетушка Коко в наши дни, как не стать шпионкой?
Эти слова оказались пророческими, хотя тогда я и не догадывалась об этом. И все же, поцеловав ее в щеку, пожелав спокойной ночи и поднявшись наверх в спальню, я поняла, что очень боюсь, гораздо больше, чем признавалась себе в этом.