В первый раз в моей жизни Париж стал для меня местом, куда ехать мне было страшно.
* * *
Взяв с собой Ларшера, который успел отъесться козьим сыром и ветчиной, нанести изрядный урон запасам вина в местной таверне, я отправилась в Виши. Держащееся на волоске правительство, окопавшееся в этом городе, наверняка сотрудничало с Гитлером и его новым порядком, и многие из бежавшей элиты нашли убежище именно здесь, поскольку доступ к роскошным прибежищам на Ривьере был отрезан бомбардировками.
Когда мы доехали до Виши, у нас почти закончился бензин. Я была поражена совершенно беззаботной жизнью курорта: бистро и рестораны были переполнены, по бульварам разгуливала модно одетая публика с таким видом, будто ничего не произошло. Я обратила внимание, что женщины ходят в огромных элегантных шляпах — новейшая тенденция моды, — но, по мне, эти шляпы были слишком пышные — такие носили еще в 1910 году. Я нашла, где остановиться — в мансарде жандармского пансиона, — и разослала по отелям свое имя. Мне сообщили, что, увы, все номера заняты. Кое-как помывшись чуть теплой водой в ванне, покрытой окалиной и какими-то ржавыми полосами, я надела свой лучший костюм из джерси, накрасилась и отправилась в курортный ресторан обедать.
Не успела я распробовать консоме, как вдруг услышала чей-то голос:
— Коко! Коко, дорогая, неужели это вы?
Я подняла голову и увидела, что ко мне спешит хорошенькая брюнетка в узкой юбке из твида и в тон ей жакете. Она улыбалась, изображая явно преувеличенную радость.
— Да, это действительно вы. Господи, как это чудесно — увидеть хоть одно знакомое лицо!
Вглядевшись, я сразу узнала ее. Это была Мари-Луиза Буске, светская львица, одна из многих, кто добросовестно посещал маскарады Громонов. Заметив тень недоверия на моем лице, она тут же надула губки и прижала ладонь к груди:
— Неужели вы меня не помните? Ведь я ваша преданнейшая покупательница! Посмотрите, на мне ваш наряд!
— Ну конечно я вас помню, — сказала я и встала, чтобы расцеловать ее в обе щеки, хотя, по правде говоря, губами к ним не прикоснулась. — Прошу вас, садитесь за мой столик. Каким ветром вас занесло в Виши?
И она поведала мне уже знакомую историю, которую наверняка могли рассказать тысячи людей. Перед самым вторжением нацистов Мари-Луиза уехала из Парижа, прихватив с собой только то, что смогла увезти. И теперь жалела об этом.
— Здесь так скучно, просто ужасно, — жаловалась она. — Жуть, честное слово. Такая провинция. Здесь никто ни о чем не беспокоится, ничем не интересуется… Да и в самом деле, о чем тут можно беспокоиться, чем интересоваться?
— Да-да, — отозвалась я и посмотрела на сидящую поблизости парочку: они чокались бокалами с шампанским и громко смеялись. — Я обратила внимание: жизнь здесь бьет ключом, словно в самый разгар сезона.
Мое едкое замечание не прошло незамеченным. Мужчина за столиком повернулся и пристально посмотрел на меня:
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу сказать, что здесь живут веселые и жизнерадостные люди.
Мари-Луиза недаром слыла опытной светской львицей. Она с очаровательной улыбкой живо обернулась к сердитому джентльмену:
— А вы хоть знаете, месье, с кем разговариваете? Это же сама Коко Шанель, к вашему сведению.
В ответ он только проворчал что-то неразборчивое. Видно было, что он не слышал моего имени, да и ему было все равно, кто я такая, но зато сидевшая рядом его жена прекрасно это знала: она робко тронула его за плечо, одновременно обратив ко мне виноватый взгляд:
— Не будь так неучтив, дорогой. Она очень знаменита.
— Правда? — Мужчина снова повернулся к нам спиной. — И давно? Ей, наверное, уже лет сто, не меньше.
Я до боли сжала в руке вилку. Но Мари-Луиза его замечание пропустила мимо ушей.
— Я надеялась, что хоть вы собираетесь вернуться в Париж. Скажите, что это так. Я просто в отчаянии. Громоны остались там, многие наши друзья тоже. Говорят, для нас там совершенно безопасно.
Я не могла не заметить, как Мари-Луиза подчеркнула это «для нас». Она имела в виду людей со средствами и положением в обществе, которые способны легко пережить позор оккупации.
— Немцы вовсе нас не ненавидят, — продолжала она. — Они обожают Францию. Они живут в «Рице», ходят в театры и Оперу, обедают в ресторанах. У них есть деньги, и они их тратят, как в старые времена. Très jolie! — Она рассмеялась так же весело, как и парочка за соседним столиком, а у меня болезненно сжалось сердце. — Так вы поедете со мной? — спросила Мари-Луиза. — Женщинам сейчас опасно ездить в одиночку, но вот вдвоем… — Она помолчала. — Полагаю, у вас есть шофер?
Я кивнула:
— Зато нет бензина. Мы едва доехали.
— У меня есть один знакомый чиновник в правительстве, он может продать нам бензин по норме! — заявила она, хлопая в ладоши от радости, а потом подмигнула и поглядела по сторонам. — Всем нужен бензин, — продолжала она, понизив голос. — Это сейчас новый контрабандный товар. Бензин и мясо.
— По норме до Парижа не хватит, — задумчиво сказала я, — но лиха беда начало…
* * *
Итак, решено. Мари-Луиза едет со мной. Отправимся завтра на рассвете, чтобы проскочить подальше, пока дорога свободна. Хотя, думала я, оглядывая посетителей ресторана, ни один из этих дураков в Виши, похоже, никуда не спешит.
На следующее утро, пока Ларшер грузил машину вещами — заявление Мари-Луизы о том, что она осталась ни с чем, обернулось двумя чемоданами, набитыми дорогущими модными платьями, изрядно, правда, измятыми, — я пошла прогуляться и выкурить последнюю сигарету — еще один дефицит, который начал меня уже понемногу раздражать. Остановившись возле крошащейся стены еще времен Древнего Рима, я увидела сидящего на ней мальчишку в драных коротких штанишках. Заметив его голодный взгляд, впалые щеки, худые как щепки руки и ноги, я почувствовала, как болезненно сжимается сердце. Словно само время остановилось и повернуло вспять. Перед глазами встала картина: мы с сестрами, в застиранных платьицах с обтрепанным подолом, несемся что есть духу через кладбище. Я шагнула было поближе, но тут мальчик поднял голову, посмотрел на меня и, словно чего-то испугался или от неожиданности, упал со стены.
Я не успела подбежать и подхватить его, он ударился о каменистую землю и громко закричал от боли. Я склонилась к нему, встала на колени и услышала за спиной быстрый топот шагов.
— Это мой сынок! — раздался встревоженный голос.
Я подняла голову и увидела женщину в грязном домашнем халате, под которым выпирал большой живот. Мальчик стонал, держа на весу и баюкая поврежденную руку. Я снова повернулась к нему:
— Не надо шевелить. Пошлите за доктором. Мне кажется, он сломал руку.
— За доктором! — воскликнула она, когда мальчик поднял на нее жалобные глаза. — А денег где взять на доктора?