— Ага! — Он улыбнулся еще шире. — Вижу, вы вспомнили меня.
— Вы были у меня на празднике. В тот вечер, когда я познакомилась… — Но тут я вовремя остановилась.
Не стоит рекламировать свои отношения с Бендором. Хотя в прошлом он и был горячим сторонником Гитлера, но оставался англичанином, значит может рассматриваться как потенциальный враг Третьего рейха.
— Да, был. — Он посмотрел на пустой стул напротив меня. — Вы разрешите присесть за ваш столик?
Ну как я могла отказаться? Зал был полон немцев, совсем рядом, через несколько столиков, сидел один из самых главных приспешников Гитлера. Я кивнула. Он сел. К нам сразу поспешил официант. Шпатц заказал бутылку вина, очень дорогого. Мы сидели и ждали, когда его откроют и разольют по бокалам.
— Позвольте спросить, почему вы в Париже? — небрежно спросил он. — Я слышал, вы закрыли ателье и уехали.
Я подперла подбородок рукой, демонстрируя беззаботность и безразличие. Неужели я уже под подозрением? Спокойствие, только спокойствие. Я ничего такого не сделала.
— Я ведь живу в Париже, здесь, в «Рице». Мой магазин снова открылся и работает. Я что, не могу заниматься своими делами, обязательно надо задавать вопросы?
— Естественно, можете. — Он взял у официанта бутылку, налил вина в мой пустой бокал. Сначала потянул над ним носом, чтобы оценить букет, потом попробовал. — О да. Превосходное. Лучше французов вино делать никто не умеет.
— У вас в Германии нет своего вина? — с сарказмом спросила я и снова внутренне вздрогнула: мне мой тон не понравился. Полегче, если так пойдет дальше, еще до утра меня арестуют.
— Отчего же, есть, но… — он наклонился ко мне с мальчишеской улыбкой, и в уголках глаз его расцвели мелкие морщинки, — не такое хорошее. Сохраняет вкус винограда. А кроме того, — добавил он, откинувшись на спинку стула, — я больше прожил здесь, чем там. Я атташе германского посольства на улице Лилль, живу в Париже с двадцать восьмого года. Я не чистокровный немец, моя мать — англичанка, а родился я в Ганновере. И в Довиле однажды даже играл в поло. — Он помолчал, его бледно-голубые глаза оценивающе глядели на меня. — Надеюсь, вы знакомы с этой игрой?
— Да, знакома, — ответила я.
Что же делать: извиниться и поскорей удрать отсюда или снисходительно продолжать его слушать? Он заинтересовал меня хотя бы тем, что, похоже, знает обо мне больше, чем я думала.
— Сейчас я служу в министерстве иностранных дел под началом фон Риббентропа, которому фюрер поручил проследить исполнение кое-каких важных дел в Париже, — пояснил он, хотя я его об этом не просила. — Мне поручили вести кое-какие дела в нашей военной администрации, касающиеся текстильной промышленности. А ваш род занятий ведь тоже имеет отношение к текстилю, верно?
— Вы прекрасно знаете, что я модельер. Так что да, можно и так выразиться.
Вино ударило мне в голову: я несколько недель не пила ни капли. А почему бы с ним не пофлиртовать? Желание необъяснимое с точки зрения разума, минутный порыв, импульс, и, как бы сказала Мися, непозволительный. Он был один из них, захватчик. Тем не менее меня почему-то влекло к нему; в его манерах, словах было что-то саркастически-ироничное, в тоне почти открытая и явная насмешка, но не по отношению ко мне, а по отношению к ситуации, в которой мы оказались, словно он понимал, что весь мир вокруг нас перевернулся с ног на голову.
— У вас, должно быть, хорошие связи, — наконец заметила я.
Я полезла в свою вышитую бисером сумочку, чтобы достать портсигар. Потом подняла глаза: он уже протягивал зажигалку. От Картье, как и моя. Щелкнул, улыбаясь, дал мне прикурить, в то время как я не сводила с него глаз.
— Наверное, вы знакомы со многими влиятельными людьми, — продолжала я.
Я прощупывала его, и он это прекрасно понимал. Видно было по глазам, в которых плясали огоньки, озорные и любопытные, словно приглашая продолжать нашу игру.
Он снова наклонился ко мне поближе:
— Я, например, знаю, что рейхсмаршал Геринг — морфинист, и здешний управляющий вынужден был поставить в его номер огромную новую ванну, потому что тот считает, будто горячие ванны притупляют действие его порока.
Я чуть не ахнула вслух. Глядя через мое плечо на жирного командующего люфтваффе, фон Динклаге снова наклонился ко мне.
— Но ванна уж точно никак не излечит его от страсти к бриллиантам и дамским платьям, что так удачно обнаружила мадам Корриган, — прошептал он совсем тихо, словно делился со мной какой-то важной государственной тайной. — Он, видите ли, выселил ее, а сам занял ее номер, и ей, чтобы хоть как-то прожить, приходится продавать ему кое-что из своей бесценной коллекции платьев. Геринг обожает в них наряжаться и, накинув на плечи прозрачный шелк, вальсировать со своими мальчиками.
Мне пришлось наклонить голову и прижать пальцы к губам, чтобы удержаться от смеха. Шпатц снова откинулся на спинку стула и с довольным видом улыбнулся.
— Наверное, все это не столь уж важно, — сказал он, поднимая бокал. — Тем не менее достаточно забавно, вы согласны?
Забавно, что и говорить. Впервые с тех пор, как нацисты вторглись в нашу страну, жуткий мрак оккупации несколько рассеялся, когда этот ужас свелся к курьезному образу Геринга, который кружится по комнатам в женском платье и с диадемой Лоры Мей Корриган на голове.
— Все мы люди, — прибавил Шпатц, словно читая мои мысли, мне даже стало не по себе. — Пока власть в наших руках. Но, — пожал он плечами, — кто скажет, надолго ли? Те из нас, кто между молотом и наковальней, мадемуазель… М-да, история показывает, что все мы должны учиться как-то выживать.
Я кивнула, а что еще оставалось делать?
— Да, — сказала я, — должны. Во всяком случае, я уж точно намерена выжить.
Шпатц самодовольно хмыкнул.
— У вас-то, думаю, все получится, — с обаятельной улыбкой промурлыкал он. — Ну так вот. Я выдал вам одну военную тайну. А теперь ваша очередь. Расскажите, например, зачем вы вернулись в Париж? Обещаю, это останется строго entre-nous. [47] Я человек чести. Мое слово — для меня все.
— Правда? — Я прикурила еще одну сигарету. — Ну что ж… Я действительно приехала не просто так. Я разыскиваю одного человека. Это мой племянник, если быть совсем точной. И если вы предлагаете мне дружбу, называйте меня Коко.
Шпатц жил не в отеле «Риц». В своей небрежной манере, когда все, что он говорит, кажется менее серьезным, чем есть на самом деле, он сообщил, что на улице Перголез у него квартира — трофей, который он получил в результате недавнего романа. «С весьма привлекательной и богатой парижанкой, которая, — прибавил он, озорно подмигнув мне, — не на все сто процентов арийской крови». Его любовница со своим любезным муженьком решила на всякий случай покинуть Париж, поручив свою квартиру его заботам.