– Это будет его решение, и только его. Пусть учится думать и действовать самостоятельно. Если не научится сейчас, то он обречен быть игрушкой в руках разных типов.
– Под разными типами ты подразумеваешь и себя? – едко поинтересовалась Альена, но мешать Алеше уйти она больше не пыталась.
– Разумеется.
Алеша тем временем неуверенно подошел к двери и выглянул в сад. Направился было к калитке, но тут увидел мастерскую художника. Замер. Несмело шагнул к застекленной стенке и прилип носом к стеклу.
– Нравится? – Во двор вышел Рогожев с чайником в руке. В другой руке он нес сахарницу. Поставив все это на врытый в землю под навесом стол, он подошел к Алеше. – Что ты отсюда разглядываешь. Заходи и смотри.
– А… а можно?
– Ха, конечно, можно. Заходи, заходи.
Алеша несмело вошел внутрь довольно тесноватого помещения. Я обратил внимание на то, что разбитое мной стекло было уже заменено фанерой.
Тут Альена толкнула меня в бок и кивнула в сторону забора. Я обернулся. Там над кустами торчала голова Ксефона и разглядывала двор. Только его тут и не хватало… хотя…
– Давно он тут?
– Часов шесть. Не знаю, чего ходит.
– Хм. Кто же его поймет? Впрочем, могу, конечно, догадаться. Все пытается вынюхать, что нам тут надо.
– Не похоже, что он нас видел.
– Видел, видел. Можешь не сомневаться. Мне гораздо больше интересно, сообщил он отцу Алеши и священнику, что нашел мальчика, или нет. Вроде как он пообещал это сделать.
– Вот это да! – донеслось из-за двери импровизированной мастерской. – Красота!
Я заглянул внутрь. Алеша стоял перед огромной картиной, на которой была изображена большая река с плывущим по ней трехпалубным пароходом. Видно было, что картину рисовали с какого-то высокого места – обрыва или утеса. Где-то внизу виднелся пляж, Солнечные лучи играли на воде. Вся картина, казалось, лучилась жизнью и радостью. Я эту картину раньше не видел и теперь, пораженный не меньше Алеши, замер. За моим плечом восхищенно сопела Альена.
– И этого человека ты хотел заставить рисовать машины на день рождения? – поинтересовалась Альена минут через пять всеобщего молчания.
Я только головой покачал.
– Если бы я только увидел эту картину раньше, то не стал бы устраивать своего дурацкого представления.
– Вы, наверное, хороший человек, раз рисуете такое, – с грустью заметил Алеша, отходя от картины.
Григорий Иванович пораженно замер. Видно, он ожидал несколько иной оценки.
– Почему, наверное?
Алеша пристроился на краешке стула перед поставленной чашкой чая. Взял ее в руки и повертел, разглядывая на свет.
– Я хочу вам поверить, но не могу, – признал он. – Я так не хочу ошибиться еще раз.
– Та-ак! Малыш, а тебе не кажется, что стоит все рассказать? Может, тебе самому легче станет?
– Вы мне все равно не поверите, – грустно заметил он, отпивая чай. Поморщился и положил в стакан два кусочка сахара из открытой пачки рафинада. Размешал.
– Хм, а почему бы не попробовать? Я ведь вижу, что тебе нужна помощь.
– Мне никто не поможет. Я ведь продал душу дьяволу, – вдруг признался Алеша и всхлипнул. И тут его прорвало. Всю накопившуюся за эти дни боль он выплеснул в этом рассказе. Григорий Иванович слушал внимательно и не перебивал. Но не верил. Видно было, что ему хочется поверить мальчику, чтобы ободрить его, но он просто не может. И Алеша, казалось, чувствовал это. Чувствовал, и его голос становился все тише и тише. Надежда, звучавшая в начале его рассказа, теперь стала постепенно сменяться отчаянием.
– А люди утратили веру, – грустно констатировала Альена. – Они начинают мыслить тогда, когда надо просто верить.
– Ага, – так же печально отозвался я. – Но я бы еще добавил, что они начинают верить тогда, когда не мешало бы подумать.
– И что нам теперь делать? Если между Алешей и художником не установятся доверительные отношения, то тогда мы уже точно ничего не сможем сделать.
В этот момент я оглянулся на забор и улыбнулся.
– Надежда все же есть.
– Ты о чем? – подозрительно спросила Альена.
– Ты не поверишь.
– А ты постарайся!
– Нам поможет Ксефон.
– Вот уж точно не поверю, – фыркнула Альена.
В этот момент калитка с грохотом распахнулась, и во двор ворвался отец Алеши. За ним поспешно вбежал священник. Последним с достоинством вошел Ксефон, с гордым видом победителя рассматривая все вокруг. Я едва не расхохотался, глядя на его гордый вид. Альена тоже фыркнула. Однако сейчас нам было вовсе не до него. При виде отца Алеша с ужасом вскочил и спрятался за художником. Тот, не понимая, кто эти люди, но наблюдая реакцию мальчика, встал.
А вот реакция отца Алеши меня удивила… и обрадовала. Он замер. Замер и с болью посмотрел на испуганного сына.
– Леша, – прошептал он.
– Уйди!!! Не трогай меня!!!
– Что здесь происходит?! – насупился Григорий Иванович.
– Тише, прошу вас. Тише. – Это уже священник.
– Я не пойду с ним!!!
– А ну тихо!!! – вдруг гаркнул священник так, что немедленно установилась тишина. Григорий Иванович замер с открытым ртом, видно, хотел что-то сказать. Алеша замер у него за спиной. Сгорбившийся отец Алеши отошел назад. Только Ксефон продолжал ухмыляться и вертел головой, словно зритель, разглядывающий артистов на сцене.
– Я думаю, нам надо немного прояснить обстановку, – уже спокойно продолжил священник. – Иначе у нас будет небольшое недопонимание. А небольшое недопонимание грозит большими бедами.
Золотые слова. Вот бы всем людям вдолбить их в головы. Столько ошибок избежали бы.
– Я тоже думаю, что стоит объясниться, – холодно заметил Григорий Иванович. – Судя по всему, мальчик вас знает. И он не слишком рад вас видеть.
– Это отец Алеши. Ненашев. Виктор Николаевич Ненашев, – представил священник отца Алеши.
– Ах вот как, – медленно протянул Рогожев, по-новому разглядывая стоявшего напротив него мужчину. – Понятно. Мне тут Алеша рассказал кое-что про вас.
Тут даже не надо быть телепатом, чтобы понять, что рассказ этот был совсем не доброжелательным. Виктор Ненашев даже попятился слегка, когда Рогожев шагнул ему навстречу. Но не успел. Мощные руки ухватили его за лацканы пиджака. Ненашев не сопротивлялся. Только глаза прикрыл.
– Виктор Николаевич, безусловно, заслужил кару, – спокойно сказал священник, – но хочу заметить, что если вы его изобьете, то это никак не поможет ребенку.
– А вы кто такой? – недружелюбно поинтересовался Рогожев.