Пепел с сигареты упал на блюдце. Она опустила голову. Зачем она послушала Виланда, сама устроила себе эту муку? Наверное, потому, что ей очень хотелось, чтобы он приехал, хотелось не оставлять все так, как случилось, исправить ошибку. Но ошибки случаются непоправимые — и у нее их немало. И то, что она не хотела говорить Йохану о своем отъезде — еще одна, может быть, самая неожиданная и самая обидная за всю ее жизнь. Она предчувствовала, что он не приедет, но поддалась на обманчивую надежду, в которую хотела верить, и, едва стемнело, отправилась из госпиталя сюда. Она не позволила Виланду беспокоить еще раз командира дивизии, ее подвез на машине штабной офицер вермахта, ему оказалось по пути. И потом она еще долго шла по лесу от дороги, почти по колено в снегу, имея при себе только офицерский пистолет в кобуре, и, только оказавшись одна среди безлико и равнодушно стоящих сосен, подумала о том, что следовало бы взять с собой автомат. Ведь после прорыва эсэсовских дивизий остатки русских частей, державших оборону, все еще находились в тылу. Но она не думала ни о чем, кроме как снова увидеться с Йоханом, и ей очень повезло, конечно, что она дошла до сторожки Золтана и не нарвалась на случайную пулю — а уж тем более неслучайную. Она не думала об опасности, думала только о нем. Она пришла, но его не было. И вот она ждет уже несколько часов — его нет. Она подождет еще — его не будет. И едва рассветет, она снова пойдет к шоссе со своим пистолетом, чтобы вернуться в госпиталь, закончить там все дела, которые она временно оставила на Виланда, а из госпиталя — сразу на аэродром, чтобы лететь в Берлин. И еще неизвестно, кто ее подвезет, как она доберется до госпиталя, кто ей попадется по дороге. И она будет очень признательна, если Золтан ее проводит, взяв охотничье ружье. Он согласился, но удивился и забеспокоился, что она пришла к нему одна.
Он колол дрова около сарая, когда увидел ее. Она шла медленно, утопая в снегу, и, бросив топор, Золтан поспешил ей навстречу.
— Вы что-то забыли, фрау? — спросил, подхватив под руку. — Как неосмотрительно, вы одна. В этой форме. И без оружия.
Да, в форме оберштурмбаннфюрера СС, с одним пистолетом, в тылу, где полно отступающих большевиков.
— Я ничего не забыла, Золтан, — она взглянула ему в лицо. — Вы позволите мне встретиться у вас с одним человеком? Очень коротко. Только поговорить. Если это вам неудобно, — она как всегда сразу приняла решение за него, почти уверенная, что он откажет. — Я могу подождать в сарае или здесь, на улице.
— Что вы, ваше высочество, — венгр смутился. — Правнучка императора на дворе Золтана, и он не пустит ее в свой дом? Вы плохо думаете о Золтане. Это Золтан пойдет в сарай или будет стоять на улице, лишь бы вам было удобно, ваше высочество. Для меня огромная честь, что ваша нога ступила на порог моего дома, что я могу принять вас, об этом я никогда даже не мог мечтать. Никогда.
— Что вы, Золтан, — она растерялась. — Зачем же я буду вас стеснять. Я только подожду где-нибудь, чтоб вас не беспокоить. А потом я уйду. Он не приедет, наверное, — ее голос дрогнул.
— Тот офицер на БТРе, — догадался Золтан, — на первом БТРе?
Она кивнула.
— Он приедет, — венгр ответил на удивление уверенно. — Он так смотрел на вас, даже когда разговаривал с тем, другим, из другой дивизии, что он не сможет не приехать, раз вы его ждете. Идемте, ваше высочество. Дом Золтана — ваш дом, — поддержав под руку, он помог ей подняться по скользкой лестнице. — Но даже если он не приедет, хотя я не верю, — они вошли в сени, и он помог ей снять шинель, — обратно вы не пойдете одна. Золтан пойдет с вами.
— Как вы догадались, Золтан, что я правнучка императора? — она подняла голову и взглянула на венгра.
Он подошел, поставил перед ней глиняную чашку с чаем, положил несколько кусочков сухого хлеба, обсыпанного маком. Потом повернулся и показал на портреты императора и императрицы на стене, под иконой.
— Вот.
— Но это же совсем не обязательно, — Маренн слабо улыбнулась, отпив чая. — Действительно, чай душистый, спасибо. Это же не обязательно, что женщина, похожая внешне на императрицу, ее родственница.
— Но вы не просто похожи, вы ее копия. И не только внешне, — венгр снова сел напротив, взял еще сигарету, прикурил сам. — Золтан видел прекрасную Элизабет, Золтан сам видел Элизабет. Когда я был молод, я служил в гусарах, в Вене, стоял в карауле, — он улыбнулся, глубокие морщины собрались вокруг глаз и губ, — теперь уж сложно поверить в это, но у меня был красивый доломан и ментик со шнурами, блестящие шпоры на сапогах, я был бравым парнем. А моя Агнешка тогда продавала фиалки и лилии у королевского дворца, так мы с ней и познакомились. Зажигательная была девчонка, смешливая, а с годами стала ворчуньей, слова ласкового не скажет. Она тоже видела императрицу. Да еще почаще, чем я. Каждое утро, очень рано, Зизи выезжала на верховую прогулку по Вене. Она выезжала одна и обязательно покупала у цветочницы лилии, свежие белые лилии, чтобы украсить ими убранство своей лошади. Ей нравилось, как они пахли. Так цветочницы обычно чуть не с ночи толпились перед дворцом, лишь бы императрица заметила их. Ведь она никогда не платила за цветок деньгами, а дарила какую-нибудь побрякушку, но это была императорская побрякушка, иногда даже с брильянтами. Эти разбитные бабы готовы были передавить друг друга, лишь бы получить подарок. А Агнешка была веселая, но стеснительная, и ей никак не удавалось пробиться к императрице. А товарки только насмехались над ней. Однажды утром она даже не пыталась делать этого, просто стояла в стороне и плакала. А лилии у нее были красивые, с розовым краем, каких ни у кого не было. Она выискала их с трудом, потому что заметила, что на сбруе любимой лошади императрицы есть розовый узор. Другие и не обращали на это внимания. Она уже и не надеялась, что императрица заметит ее. Но Зизи была благородна и добра, как вы. Она сама подъехала к Агнешке и взяла у нее все лилии, какие были. А взамен подарила кольцо с брильянтом. И потом покупала только у нее эти лилии с розовым краем на лепестках и подарила ей много подарков. А когда мы собрались пожениться, приехала в костел вместе со своим сыном Рудольфом. Тот преподнес мне табакерку с изумрудами и пожелал счастья. Я смотрел на императрицу и не мог оторвать от нее глаз. Она ехала в открытой карете, а сын ее скакал верхом рядом. От них было не оторвать глаз. И они оба были так добры и так щедры. И так красивы. Я подумал тогда, что если моя Австрия так прекрасна, я готов отдать за нее жизнь. А скоро кронпринц погиб, императрицу убили, и началась эта страшная война, а потом умер император, и все вообще покатилось в пропасть. Мы голодали, все наши дети, а их было еще семеро кроме Марии. Умерли, кто от тифа, кто от голода. Пока я был на фронте, все подарки императрицы Агнешка обменяла на хлеб, но не смогла спасти наших детей, вот только Мария выжила, Мария-Элизабет ее зовут, самая младшая. В честь императрицы. Ее Бог помиловал.
— Меня тоже назвали Марией-Элизабет в честь императрицы. И кронпринц Рудольф был мой дед.
— Я понял это, как только вы вошли, — по щеке Золтана скатилась слеза, он застенчиво смахнул ее. — Можно быть похожим внешне, но доброту, щедрость, искренность не скопируешь. Вы лечили этих русских так, как будто они были самыми важными для вас людьми на свете, особенно женщину. Вы смотрели на нее, как Зизи смотрела на Агнешку, когда та плакала от отчаяния. От ее взгляда становилось солнечно и свободно на душе. Она умела дарить счастье, жизнь, любовь одним только взглядом. И вы — такая же. А Агнешка так и сказала мне, только посмотрела на вас. Она родственница императрицы, это ее глаза, ее руки. Вы дарите жизнь, только прикоснувшись к человеку, потому что душа ваша прекрасна, так же прекрасна, как тело и лицо. И вы не думаете о себе, вы думаете о тех, кто окружает вас. Так же и Зизи. Она спешила в Вену, чтобы быть со своим народом, когда начнется война. И я бы собственными руками разорвал в клочья того мерзавца, который посмел ударить ее ножом и отнял у нее жизнь. Его казнили, но казнь — слишком маленькое наказание. Ему гореть в аду, в самых страшных мучениях — и этого мало.