— Благодарю, господин, — Джин наклонила голову, — но я не могу взять, — развела она руками в хирургических перчатках.
— Я понимаю. Будет лежать здесь, — Такуби положил конверт с деньгами на небольшой ажурный столик в углу. — Возьмете, когда закончите.
После мужчина вышел из комнаты. Было слышно, как он садился в машину, и затем машина отъехала. В соседней комнате стояла полная тишина. Боевики в основном оставались во дворе. В комнате находились только Джин, Михраб и Селим. Удей крепко спал.
«Наверное, сейчас удобный момент», — подумала Джин.
— Михраб, подайте мне марлевую салфетку, смоченную антисептиком, — попросила она. — Надо освежить кожу вокруг раны. Ты говорил, Селим, — она сделала паузу, осторожно снимая загрязнение вокруг шва, — о той английской девушке, с которой встречался в Лондоне. Энн Баскет? Верно? — Джин быстро посмотрела на него.
— Да, так, — вздохнул Селим и пожал плечами. — Думаю, она давно уже замужем. Все прошло.
— Нет, она не замужем. — Джин также неторопливо обмывала рану, не глядя на него. — Энн Баскет живет в Лондоне, работает в частной клинике, ведет научную работу, получила недавно докторскую степень.
— Она способная и упорная. — Джин почувствовала, как Селим затаил дыхание.
— Я нашла Энн в Сети, на сайте той частной клиники, где она работает, и написала письмо, — сообщила Джин. — Спросила ее, помнит ли она Селима ас-Садра, моего недавнего знакомого. У тебя такая фамилия?
— Да, такая. Она что-нибудь ответила? — спросил он совсем тихо.
— Да, ответила. Мне кажется, — Джин повернулась к Михраб, — скобки со шва уже можно снять. Подай мне, пожалуйста, скобкосниматель и зажим для скобок. Она ответила мне, — произнесла Джин, наклоняясь и подводя браншу скобкоснимателя под среднюю согнутую часть верхней скобки, — что все это время ни на одно мгновение не забывала тебя, а также рада весточке от тебя.
Таз с использованным инструментом, который Селим держал в руках, выпал и ударился об пол.
— Пожалуйста, аккуратнее. Подбери все! — строго произнесла Джин.
Сжатием инструмента она выпрямила верхнюю скобку и, выделив из кожи сначала один, а затем другой зубчик, удалила ее. Затем Джин спокойно принялась за вторую.
— Михраб, приготовь еще антисептик, — попросила она сестру. — После снятия скобок надо все тщательно обработать, а потом накладывать пластырь и перевязывать.
Селим молчал несколько мгновений. Он собрал рассыпанный инструмент, снова сложил его в таз, выпрямившись, растерянно посмотрел на Джин и спросил:
— Она знает, кто я?
— Нет, конечно, нет. — Джин едва заметно улыбнулась. — Такого я ей не написала. Я просто рассказала об обстоятельствах, заставивших тебя вернуться домой, к своим родственникам в разоренной войной стране. Я работаю в городской больнице и познакомилась с тобой, когда один из твоих родственников заболел. Ты рассказал мне о своем неполном образовании, а вместе с тем рассказал и о девушке, до сих пор занимающей значительное место в твоем сердце. Я все верно изложила? — Молодая женщина взглянула на него. — Я ничего не упустила и не ошиблась? Так и есть?
— Да, так, — ответил смущенный Селим. — Отец настаивает на моей женитьбе. Один сын остался, дочки же давно замужем. Говорят, надо поскорее позаботиться о наследнике. Даже множество невест приводили. — Селим вздохнул. — Даже смотреть ни на кого не могу. Она перед глазами…
— Энн Баскет спросила меня, почему ты сам не напишешь ей.
— Что вы ответили? — Голос Селима дрогнул.
— Рассказала о крайней бедности иракцев. Не у каждого, говорю, есть возможность платить за Интернет и международный роуминг. Если она согласна, я передам ей твои слова. Ты что-нибудь хочешь ей сказать, Селим? — Джин вновь внимательно посмотрела на молодого человека.
— Да, — кивнул он. — Очень. Много.
— Она согласна узнать все о тебе, — сообщила Джин. — Ставь таз, бери карандаш и пиши. Я возьму твое письмо с собой и, когда я освобожусь вечером, пошлю ей от твоего имени. Ты можешь доверить мне свои чувства, Селим?
— Кому же еще, — грустно улыбнулся он в ответ. — Даже отцу и матери я не могу их доверить. Они меня никогда не поймут.
* * *
«Я помню все до мельчайших деталей, каждый день и минуту удивительного лета, проведенного в Корнуолле на вилле твоих родителей у моря. Эти майские дни, с первыми ласточками и первыми фиолетовыми колокольчиками, которые ты так любила заплетать в волосы. Светлые, наполненные свежестью морского ветра, дни встают передо мной всякий раз, когда я закрываю глаза. Ваш красивый дом с лестницами, ведущими на лужайку. Забавные кокеры, которые носятся перед домом и постоянно путаются под ногами. Высокие рододендроны под окнами первого этажа… Я всегда думал, рододендроны — небольшие цветы в горшках на подоконниках домов сентиментальных европейцев или, в крайнем случае, в их любимом саду перед домом. Еще пышно цветущие азалии в долине, спускающейся к морю. Я все помню, Энн. Помню голубую бабочку, севшую на твое плечо, и завиток волос на твоей шее. Розарий под окнами гостиной — хобби твоей мамы, а также крики чаек за окном спальни. Огонь в камине по вечерам и долгие прогулки вдоль моря. Здесь, на родине, где только песок и камень, все представляется мне недостижимым раем, обещанным проповедниками. Этот рай когда-то был частью моей жизнью, но исчез навсегда».
Джин поставила точку. На мгновение ей представилось, как Селим писал письмо — на кривом обрывке бумаге, тупым карандашом, присев на коленку, пока она и Михраб собирали саквояж после перевязки Удея. Он торопился, ведь Селима могли застать за письмом, если неожиданно войдет кто-то из его соратников. Молодой человек закончил и, даже не пересчитав текст, сунул бумагу в руку Джин, а потом отвел глаза, смутившись.
«У юноши недюжинные способности, — подумала Джин, еще раз перечитав текст. — Не каждый писатель напишет так, тем более с ходу. Если даже учесть врожденную склонность арабов к красивостям речи, и никогда не поймешь, где у них правда, преувеличение, а где откровенная ложь и подхалимаж. Здесь же нет ни капли восточного лицемерия, зато чувствуется искренность. Селим написал этот маленький текст, не сделав ни одной поправки, не тратя времени на размышления. Просто сел и неотрывно написал. Видимо, много раз произносил про себя слова, сразу пришедшие на ум, как только он начал писать. Селим действительно много раз возвращался мысленно в те дни, переживал время их близости и, похоже, много раз обращался к своей Энн. Для него не составило труда написать ей о своих чувствах…»
Щелкнув курсором, Джин вставила в письмо адрес мисс Баскет, а потом, отступив несколько строк от послания Селима, приписала от себя:
«Уважаемая Энн, здравствуйте. Я посылаю Вам письмо Селима. Оно было перепечатано с небольшого листка бумаги, на котором молодой человек написал эти строки собственноручно. Я не добавила от себя ни одного слова. Однако, оказавшись на месте человека, поневоле узнавшего о чужих чувствах, я хочу заметить, что письмо очень красиво и вдохновенно написано, в один присест и без единой паузы. Без сомнения, подобные строки говорят о глубине чувств. Селим не просил меня передавать вам информацию о себе, но хочу сообщить о его холостом положении. При наличии единственного сына в семье на Востоке это довольно странно и редко. О причинах вы можете догадаться сами. Если письмо как-то тронуло вас, пожалуйста, свяжитесь со мной, так как вы знаете мой адрес электронной почты. Со мной также можно связаться по скайпу. — Она написала адрес. — С наилучшими пожеланиями…»