Лейтенант вышел из избы первым, огляделся, махнул рукой. Увидев знак, следом за ним двинулся Семенов, согнувшись под тяжестью немца. Я замыкал.
Мы обогнули избу и по огородам направились влево, за околицу. Лейтенант остановился, приложил руки ко рту и по-птичьи пискнул. Из темноты возник Кацуба.
– Могли бы и не сигналить – я вас видел.
Мы пошли прочь от села. Кравцов посмотрел на часы.
– Ходу, ребята, иначе не успеем.
Немца несли по очереди, и то выбились из сил.
Перед второй линией траншей вперед выдвинулся Семенов, осмотрелся, махнул рукой. Мы перемахнули через траншею. Часовых не было видно, скорее всего, немцы полагались на охранение в первой траншее. Ползком – к ней. Уже саднило локти и колени, пот заливал глаза.
Бухнула ракетница. Все замерли. Как только ракета догорела, двинулись вперед.
Лейтенант прошептал: «Левее надо, проход там».
Снова вперед выдвинулся Семенов. Махнул нам рукой. Поползли. Мы с Кацубой тащили за веревки немца. Уже миновали проход в колючей проволоке, уже даже успели отползти немного… Но, видно, сбились с прохода и незаметно для самих себя свернули на минное поле. Блеснул огонь, хлопнул взрыв. Сразу же вверх взлетела ракета.
Лейтенант пополз вперед. Семенов лежал недвижим.
– Кацуба, тащи немца, Колесников – Семенова, я прикрою.
Кацуба полз впереди – тащил к нашей передовой немца за веревки, которыми тот был связан. Я ухватился за ворот гимнастерки Семенова и тянул его за собой.
Немцы после взрыва мины проснулись. Сначала пулеметчики прочесали из пулеметов всю нейтральную зону, затем со всех сторон взлетели ракеты. С нашей стороны длинной очередью прошелся по немцам «максим». Звук его стрельбы нельзя было спутать ни с чем другим.
На нейтральной полосе стало светло, над нами пролетали пули – причем с обеих сторон.
Рука моя соскальзывала с воротника гимнастерки Семенова – она была мокрой и липкой. До меня не сразу дошло, что это кровь.
Разыгрался настоящий бой. С обеих сторон уже стреляли все – и пулеметчики, и пехотинцы. Да когда же, наконец, покажется наша траншея?
Я уже выбился из сил, как неожиданно свалился кулем в траншею. Двое пехотинцев помогли стащить вниз Семенова. За мной в траншею спрыгнул лейтенант.
– Где Кацуба с немцем?
– Я не видел.
Появился командир роты.
– Здесь твой разведчик. Жив и немца приволок. Они чуть правее.
– Фух, удалось, – откинулся на стенку окопа Кравцов. – Дашь людей – немца и нашего в тыл унести?
Ротный выделил людей. Двое несли немца, еще двое на плащ-палатке – стонущего Семенова. Мы без сил плелись следом.
Кравцов с пленным отправился в штаб, а Семенова унесли во взвод. Собрались разведчики. На умирающего Семенова страшно было смотреть: левая рука почти оторвана, голова и левый бок – в многочисленных рваных ранах от осколков мины, залиты кровью.
Все удрученно молчали.
Явился Кравцов. Бросив автомат на стол, подошел к Семенову. Разведчик не дышал.
Кравцов стянул с головы пилотку, скомкал ее:
– Какой разведчик был! Какого парня потеряли! Эх…
Лейтенант осекся и отвернулся, скрывая навернувшиеся
слезы.
– За одного паршивого немца – пусть даже и офицера – отдали жизнь русского парня. Что за жизнь такая?! Всем отдыхать!
Нас – тех, кто был в разведке, утром не беспокоили.
Бойцы взвода выкопали могилу. Семенова переодели в чистое из его вещмешка, завернули в плащ-палатку и похоронили. Выпили фронтовые сто грамм, потом Кравцов принес еще водки. Эту мы выпили не чокаясь.
Кравцов поднялся:
– Пойду в штаб, похоронку писать надо.
Бойцы посидели и стали расходиться: кому надо в караул, кому – по служебным делам.
Меня после выпитого, да еще натощак, после бессонной ночи слегка развезло. Опершись локтями на стол, я тихонько запел песню Владимира Высоцкого, – времен моей молодости:
%%%На братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них не рыдают,
К ним кто-то приносит букеты цветов,
И вечный огонь зажигает.
Здесь раньше вставала земля на дыбы,
А ныне – гранитные плиты,
Здесь нет ни одной персональной судьбы,
Все судьбы в единую слиты…
У входа кашлянули. Я поперхнулся и замолк.
В дверях стоял Кравцов:
– Ты что же замолчал? Пой. Песня душевная. И как же точно схвачено: «вставала земля на дыбы»!
И я допел. Кравцов потер глаза:
– Пылинка попала. Давай еще выпьем – помянем парня.
Он разлил оставшуюся водку в алюминиевые кружки. Мы
выпили.
– Откуда песню такую знаешь, Колесников?
– Слышал, командир, когда под Вязьмой воевали, от хлопцев экипажа нашего. Нет уже в живых ни механика нашего, ни стрелка. – Я вспомнил Петра и Алексея. Да и что мне еще оставалось ему сказать, когда будущий бард Володя Высоцкий родился в 38-м, всего-то три года назад?
На следующий день Кравцов явился из штаба с добрыми вестями:
– Ну, разведчики, готовьте дырки под награды. Не зря старались, когда немца волокли. Очень ценный «язык» оказался. Представляете, та рация – дивизионная, офицер – начальник, много чего рассказал, да еще и карты в планшете ценности немалой оказались. Сегодня утром его самолетом в Москву увезли.
А меня теплой волной переполняла гордость за нас. Известно же – вовремя отмеченный успех, а тем более обещанная награда окрыляют.
Жизнь пошла своим чередом.
В одну из вылазок мы едва не столкнулись на нейтральной полосе с немцами. Дело было, как водится, ночью. Мы ползли вперед – за старослужащим Самсоновым. Вдруг он замер. Кравцов подполз к нему.
– Слышь, командир, немцы ракеты пускать перестали, а левее – у соседей – перестрелка. Как думаешь, к чему?
Лейтенант сообразил сразу:
– Разведку на нашем участке выслали?
– Похоже.
Мы – все четверо – забрались в воронку от снаряда и приготовили автоматы. Через некоторое время впереди послышался шорох, показались смутные тени. Кравцов точно знал, что на этом участке никто из разведчиков – полковых, дивизионных, армейских – возвращаться не должен.
– По моему сигналу – огонь! – прошептал командир.
Мы затаились, даже дышать стали, как нам показалось,
реже.
Тени приближались, но как-то уж очень осторожно. А до наших позиций недалеко. Сомнения отпали – немцы. Теперь важно раньше времени себя не выдать. Мы ждали. И тут наш командир дал прицельную очередь. Раздался крик боли. Мы дружно ударили по теням из автоматов.