– То-то же!
– Слышь, Милован, – переменился в лице Николай Сергеевич.
– Чего?
– А ты ведь не зря мне про хворь княжью рассказал, так?
– Ну, так, – насупился в ответ тот.
– Чего от меня хочешь-то?
– К князю тебе надо. Верней, ему нужно, чтобы ты пришел.
– Князь еще в прошлый раз вспылил, – невесело усмехнулся Булыцкий. – Мол, только харч на тебя изводится почем зря! Не было, что ли, такого?
– Было, – с готовностью подтвердил Милован.
– И в поруб грозился кинуть, так или нет?
– Не было такого! Это уже ты сгоряча сейчас!
– И с глаз не велел гнать?!
– Да, было, – из-за приступа очередного коротко отвечал дружинник.
– И теперь надобно, чтобы я к князю на глаза явился, верно? Так, чтобы прямиком да в поруб гнить?!
– Ты да князь – два сапога пара, – закашлялся в ответ лихой. – Своевольничать – мастера, да буянить почем зря. Как дети малые; чуть что не по-вашему, так ножонками топать. А как «бес попутал» сказать, так – кукиш. Ну, повздорили. Оба нелепо поступили. Так и что теперь? Дуться? Князь там, в палатах у себя, ты – здесь! И ведь оба разумеете, что неладно получилось, да ждете друг друга. Одному – гордость советчица, другому – стать княжья. А вам бы замириться да вновь рука об руку идти!
– Князь прислал, что ль, замиряться?
– Сам пришел, ибо оба – дурни, – проворчал Милован. – Князь на тебя наорал, камень в суму забросивши, лежит в трясучке теперь. Он да малец его. Не ровен час, богу души отдадут. Ты на князя проорался, – вот тебе и Некомат… тот еще змей. Не простишь ежели, так и Бог его ведает, что в твоей суме появится.
– Совсем, что ли, с князем худо сейчас?! – оборвал его Николай Сергеевич.
– Совсем, – коротко кивнул дружинник. – Вон бояре уже за спинами шепчутся; примеряют, кого бы лучше им на княжение: Владимира Андреевича, Михаила Тверского или Василия Дмитриевича. Осмелели, стервецы! – Рассказчик с досадой сплюнул. – Им-то Дмитрий Иванович – врага теперь лютее, ибо место им указал их! Радость теперь хворь эта, – зло продолжил дружинник. – И митрополит уже наряды примеряет. Ему оно – своя радость; грозен Дмитрий. При нем не развернешься. Сегодня так захотел – Митяя на митрополитство двигать начал, завтра по-другому – Пимена. А как неугоден чем – в ссылку, да Киприана позвал. А потом что будет, Богу одному ведомо. Да и Киприан – не Сергий. Ему славы надо. Недаром ведь умен! А какая тут слава, если все Дмитрием-то Ивановичем вершится?
– И чего раньше молчал-то?! – взбеленился Николай Сергеевич. – Резину тянул чего?
– Чего я тянул? – изумился Милован. – Какую такую резину?!
– Да не знаешь ты, – в сердцах буркнул пенсионер. – Молчал чего, спрашиваю?!
– Того, что неведомо, тебя Бог один знает, что учудишь, – пробурчал в ответ тот.
– Завтра едем к князю!
– Ну, слава Богу, – выдохнул Милован. – Только ты это, – остановил он собравшегося уйти товарища, – Некомату – ни гугу!
– Твоя правда, – чуть подумав, согласился пенсионер. – Чего удумает еще. Сергий знает?
– А то как же? – удивился Милован. – Он и сам вызвался тебе рассказать да попросить за князя, да я вперед, вишь, влез.
– А влез-то чего, – усмехнулся Николай Сергеевич. – Все меня попрекаете, что, мол, поперек всех да в самое пекло, а тут…
– Ты бы Сергию не отказал, – мрачно отвечал дружинник. – И не потому, как за здоровье княжье радеешь, да потому что настоятелю за добро отплатить решил бы… но не князю. Отказать не смог бы Радонежскому, и только-то. А я – кто? Так, лихой бывший. Мне и не согласить мог.
– Мог, – кивнул в ответ пенсионер. – Так чего же ты ко мне, а не Сергий Радонежский.
– Через душу то сделано должно быть, чтобы камень с торбы – прочь, – чуть помолчав, начал Милован. – Ты ведь на князя обиду затаил, верно?
– Затаил. Верно.
– Обида – грех, – так же спокойно продолжал лихой, – да тебе переступить надобно было через гордыню свою. А за тобой, глядишь, и князь. Так, помалу, помалу, да добрее стали бы оба, на радость Богу. Да и сумы ваши легче теперь уже, знамо дело.
– Ох, и мудрен ты стал, – покачал головой Николай Сергеевич. – То про хвори заладил, то теперь про грехи. С чего бы то?
– Свои грешки, мож, замаливаю да суму свою опорожняю, – насупился в ответ лихой.
– Ладно, не кипятись, – примирительно отвечал пенсионер. – Утром и выходим.
– К Сергию пойдем. Благословит пусть на дело доброе.
– Так ночь на дворе-то! Чего тревожить?!
– Сергий – в молитвах, за умягчение сердец. Не меньше, а может, и больше моего ратует за княжье здоровье-то. Ждет он. Пошли.
На том и порешили и сразу же направились в келью настоятеля. Тот действительно истово молился, да так, что и не сразу стук услыхал. Поняв, кто эти ночные гости, улыбнулся и, пригласив товарищей войти, прикрыв глаза, выслушал Булыцкого о планах его идти в Москву.
– Сильный духом – кто над страстями своими властен, – негромко начал он. – В тебе хоть и огонь кипит нешуточный, да ты все больше властвуешь над ним, а не он над тобой. – Задумавшись, старец снова замолчал, и теперь надолго. – Человек хоть и грешен от рождения, да Бог его по образу своему да подобию создал, частичку себя вложив в тело бренное. Так, стало быть, в каждом из нас – частичка эта светлая. Людин нынче – что звезд на небе, а все одно: в каждом – животворящий свет Божий. В ком ярче, а в ком и совсем утлый, а все равно есть. Так, в себе свет Божий разжигая, не только о своей душе печешься, но и о всех разом душах. Как пуд [59] оно все, – вздохнув, негромко продолжал старец, – между диаволом и Богом. Свет – одна чаша, тьма – другая. И от того, чего на земле больше: добра или худа, ведомо – кто верх возьмет. Оно, получается, что сами мы выбираем, то и вокруг нас.
– Выходит, – посмотрел на него Булыцкий, – Тохтамыша казнили бы если, то и ладно было бы: дело благое, и света на весах больше.
– Не света больше, да тьма сильнее, – с печальным вздохом отвечал Сергий. – Ты да князь – души светлые. Сгубили бы ворога, так и по греху взяли бы. А чем душа светлее, тем пятна на ней – виднее. Отпустили его, окаянного, еще чище стали. Вот ведь оно как: жизнь – что испытание.
– Кому?
– Душе чистой. Душа, она к свету рвется. Любая. А вот тело бренное – во блуд тянет; во мрак. Вот и душе каждой время отводится на то, чтобы путь свой пройти к Богу. Как должно… Или ко дьяволу, как пороки наши понукают. Вот ты, Никола, к Богу тянешься, – подняв глаза, проговорил старик. – Вот только ухабист путь этот да непрямой. Ступайте, – и благословление мое вам в придачу.