В этот момент Пол понял, что влюбился в нее.
Он понял это по тому, как сильно его шандарахнуло. Как будто – хотя этого не могло быть – сильно сдавило сердце. На него навалилось чувство вины в виде вопроса: как я мог хотя бы на секунду задуматься о том, чтобы предать ее? Она же спрашивала меня, смогу ли я предать ее. Гарнет дважды повторил: «Я люблю ее, я люблю ее».
Затем он вслух, так, словно рядом кто-то сидел, сказал:
– Ты идиот, это же абсолютно в твоем духе – вляпаться в типичную историю, когда шофер влюбляется в хозяйку! Сколько было таких прецедентов, и они тебя ничему не научили… Прекрати сейчас же, забудь об этом; все это выдумки, все это одиночество!
Стэн, Дорин и девочки только что вышли. Они хотели, чтобы Джессика опять осталась на обед, но Пол сказал «нет». Он говорил «нет и нет» на все возражения. Он оправдывал свой отказ тем, что якобы девочка не должна злоупотреблять их гостеприимством, пока Дебби не побывает в гостях в Джаредз; на самом же деле он – из эгоизма – хотел, чтобы дочь была рядом, с ним, он не хотел сидеть в одиночестве.
Стэн сказал:
– Этот твой Ричард, он объявился?
Пол сказал: да, объявился, сегодня утром, между прочим. Никого эта новость не заинтересовала. А с какой стати? Он ехал обратно через деревню и молчал, Джессика сидела рядом. Пол не мог определить, что стало для него большим потрясением, с чем ему было тяжелее столкнуться, а потом существовать – с тем, что похититель предложил ему целое состояние за предательство Нины, или с тем, что он влюбился в нее. Когда он доехал до дома, Апсоландов во дворе не было. Отсутствовали любые признаки того, что они там стояли. А какой может быть признак? Ее запах? Оброненный носовой платок?
Проехать через арку, поставить машину – и в дом. Пол почти ожидал услышать звонок телефона. Но телефон не звонил, все было кончено. Он прошел проверку или сорвал попытку покушения.
Джессика сказала:
– Пап, а ты не знал, что Стэн – водопроводчик?
Что будет дальше?
– Мы пели этот гимн в церкви, – сказала она, – и Стэн сказал, что это гимн водопроводчиков. Дорин сказала, а почему это гимн водопроводчиков, и Стэн сказал, что из-за того, что в нем есть кусочек «хвалите Его Небеса небес, что закрепил шаровой поплавок». – Она с сомнением, с робчайшей улыбкой посмотрела на него: – Смешно, да?
Пол и в самом деле подумал, что очень смешно. Он засмеялся. Дочь обрадовалась.
– Все смеялись, – сказала она.
– А ты знаешь, почему смешно?
Опять сомнение и сведенные брови.
– Наверное.
Ее «наверное» означало, что нет. Пол привел ее в санузел и показал ей внутренности сливного бачка. Теперь она поняла, но улыбаться перестала. Она, кажется, размышляла – о Боге, вероятно. Он надеялся, что расспросов не будет, хотя бы сегодня.
– Пошли, – сказал он, – обедать. А потом мы поедем к морю, заедем в Филикстоу.
«И уберемся из дома, подальше от телефона, который может зазвонить, подальше от предположений, увижу ли я Нину у ее окна, если выгляну из своего».
Телефонная будка стоит на продуваемом ветром углу у почты. Я был один, когда звонил в первый раз, но Сандор научил меня, что говорить. Весь вечер перед этим мы репетировали в нашей комнате. Я был я, а он Бен – нет, Пол – Гарнет и давал все возможные ответы. Он заговорил с тягучим саффолкским акцентом, но я так расхохотался, что ему пришлось начать сначала.
Говорить должен был я, потому что у меня самый обычный лондонский выговор. Сейчас уже очень немногие говорят так, как Сандор, даже в телевизоре. Он произносит звуки отчетливо. Вот и получилось, что звонить должен был я, чтобы на том конце услышали речь, типичную для любого, кто ходил в школу в Кройдоне. Сандор, естественно, был прав, и Гарнет ответил именно так, как предполагалось. Я оставил его думать о том, что я сказал, и отправился на встречу с Сандором в «Георге». Он взял себе бренди, а я – пива, и мы вдвоем вернулись к телефонной будке. Внутри кто-то разговаривал, поэтому мы были вынуждены ждать, и прошло почти двадцать пять минут, а не пятнадцать, прежде чем я снова позвонил Гарнету.
Мы втиснулись в будку, Сандор и я. Я давно не был так близко к нему, не чувствовал тепло его дыхания, не ощущал его запах. Он пахнет сигаретным дымом, тем одеколоном, которым он пользуется, и сладким потом. Возможно, у меня получилось бы гораздо лучше, если бы Сандора не было рядом. Он стоял, прижав ладонь к той самой табличке на стене, где указывается, по каким номерам надо звонить в экстренных случаях, и она гипнотизировала меня, его рука. С длинными пальцами, с выступающими костяшками, с ногтями – теми, которыми он держит сигарету, – похожими на жареный миндаль. В общем, с Гарнетом ничего не вышло. Мне удалось вытянуть из него только то, что его зовут Пол. На репетициях мы не знали его настоящего имени, и до этого момента и я не вспоминал, что Сандор выбрал его наугад и сказал тогда, что это собачье имя. Я повесил трубку и посмотрел на Сандора. Я заглянул ему в лицо, которое было в шести дюймах от моего, и тут он толкнул дверь будки, и мы вышли наружу.
Я ожидал вспышки гнева. Я бы не удивился, если бы он ударил меня. Но он ничего не сделал, сел в машину и сказал:
– Что он сказал?
– «Ответ «нет». Я даже не собираюсь ничего обдумывать. Я сейчас положу трубку».
– Это я слышал, – сказал Сандор.
Я сказал очень осторожно – я знаю, когда с Сандором надо быть осторожным:
– Возможно, все получилось бы по-другому, если б я мог сказать, что половину денег мы дадим вперед.
– У нас их нет.
Я ничего не сказал. Я привез нас в «Гостевой дом». Наверное, мне в жизни не было так тяжело после такого напряжения. Я хотел снова задать Сандору тот вопрос, но побоялся спросить. Дело в том, что я не боюсь признавать, что мне страшно. Я не решался спросить у него, что случилось с теми восемьюстами миллионами лир, которые они получили пять лет назад, когда отпустили Принцессу.
Неужели Сандор за пять лет потратил сто двадцать тысяч фунтов? Конечно, это можно сделать без труда, но вместо денег должно что-то появиться. А у Сандора нет ничего, кроме старой машины его матери, сумки с автомобильными номерами и карточки «Американ экспресс», которая скоро перестанет работать. Кроме того, я не знал, где Сандор провел эти пять лет. Все выглядело так, будто он приехал из Италии и заснул (пещера Семи спящих) и проснулся только перед тем, как заселился в «Шепардз-Буш» и нашел меня на платформе на «Набережной».
В тот вечер он больше со мной не заговаривал. К этому времени Кевин и Лес уже съехали, и в их комнату заселились две пожилые дамы. Они были орнитологами в отпуске. Самое забавное, что обеих звали Джоан. Сандор говорит, что они сестры и что их родителям нравилось имя Джоан, поэтому они и вторую тоже назвали Джоан – на тот случай, если первая умрет. Так было принято в давние времена, когда младенцы умирали чаще, чем сейчас. Он говорит, что это указывает на то, что им сто лет.