На это Вовик был согласен и с готовностью прильнул к сестре, вверяя ей собственную жизнь. Тут же был забыт разгуливающий между Ираидиными грядками Трифон, его товарки с тяжелыми белыми задами, таинственная ведьма, которая все летела-летела, но никак не могла добраться до дома Звягиных, – перед детьми открылась великая цель: найти маму. Грандиозности этой цели Ольга, например, не замечала. Мало того, встреча с Ираидой не сулила ей ничего хорошего. Но рев брата был столь трагичен, что сердце заколдованной принцессы не выдержало, и она решила на какую-то минуту забыть о личных интересах и послужить общему делу – воссоединению матери с сыном.
Дети вышли на улицу: Оля обернулась и тщательно закрыла калитку. Вовик терпеливо ждал. Сестра по-хозяйски взяла брата за руку и повела навстречу счастью.
Вовино счастье в это время хлопотало в доме на другом конце Коромысловки. Занавешивало зеркала, расставляло вдоль стен стулья, встречало печальных визитеров и причитало без конца:
– Господи, беда-то какая! Какая беда-то! Жил человек – нет человека. Кому мешал, спрашивается? Кому мешал этот божий человек? Никогда слова дурного, грубого не скажет – все время с шутками, прибаутками. Нет, надо же! И его смерть нашла.
Внимательно наблюдающая за Ираидой тетка Степана, сестра покойного, шепотом подхватила невесткины причитания:
– Да уж, смерть она без разбору берет: больной – здоровый, плохой – хороший… Ей все равно. Вот и Зяму прибрала. А кому он мешал?
Ираида обернулась, почувствовав конкуренцию:
– И правда ведь, теть Шур. Кому мешал? Жил себе да жил…
Подняла голову застывшая Полина Михайловна:
– Никто никому не мешал… – Помолчала. – Просто время пришло. Раз… – голос ее оборвался, – и пришло.
– Разве ж, мама, знаешь, когда время-то придет? Ждешь вот его, ждешь…
– Это чего ж ты ждешь, дур-ра?! – В комнату входила бабка Косых – частая гостья всех сельских жительниц. – Тип-пун тебе на язык! – кинула она Ираиде, а сама, нащупав взглядом выставленные Полиной Михайловной иконы, перекрестилась.
– Чего, Поля, гроба-то нет? Мужик на двери лежит.
– Строгают, теть Маш, – виновато проронила Полина.
– Не строгают, а сколачивают, – поправила старуха. – А свечи почему не горят? Лампадка у тебя где?
Старшая Звягина обреченно молчала.
– Не успели еще, теть Маш, – пыталась оправдать свекровь Ираида.
– Я не тебя, девка, спрашиваю, – отмахнулась Косых. – Полина, ты слышишь меня, что ли, или нет?
Полина Михайловна сидела, уставившись в одну точку. Каменная. Безучастная.
– Ты, Полина, от меня не отворачивайся, – хрипло клекотала Косых, – не отворачивайся. Ты со своей школой-то совсем про Бога, я смотрю, забыла. Вот, – протянула она завернутые в полотняную тряпочку свечи, – возьми-ка. Поставь, как положено. В доме покойник, а ему света божьего не горит.
Подскочила Ираида, желая передать свекрови восковые свечечки, но бабка Косых ее строго осекла:
– У тебя, девка, делов, что ли, нету? Чего мечешься как угорелая? Сейчас мужики придут – гроб принесут. Чем людей встретишь?
– Это что это, теть Маш, обед, что ли, варить?
– Обед не обед, а помин в доме быть должен, – отрезала старуха.
Озадаченная Ираида подалась на кухню, а боевая Косых продолжала начатый штурм:
– Полина, свечки-то возьми. Поставь. Не сиди. Уважь мужа.
Звягина словно не слышала стрекота напористой старухи. Сидела, не поднимая головы, не отвечая на робкие вопросы пришедших.
– Полина! – чуть ли не взвизгнула бабка. – Вставай-ка. Ставь свечки.
Полина Михайловна медленно поднялась, выражение ее лица говорило только об одном – «оставьте меня в покое». Тем не менее свечи взяла, прошелестела «спасибо» и снова села на стул.
– Поля, – строго изрекла старуха, – ты зачем это, мать, опять села? Я тебе почто свечки дала? Чтоб ты с ними сидела, что ли? Давай-ка, поднимайся, ставь: к иконам, к изголовью…
Звягина недоуменно смотрела то на свечки, то на Косых. Когда взгляд ее перебегал на лицо мужа, брови складывались домиком, и на лице появлялась страдальческая гримаса. Старуха внимательно следила за взглядом Полины и, как только та намеревалась снова сесть, начинала атаковать ее вопросами:
– Во что свечки-то ставить будешь?
Звягина сокрушенно качала головой.
– Рюмки-то у тебя есть? Рюмки доставай.
Полина послушно вставала, шла к занавешенному серванту, приподнимала простыню и извлекала оттуда несколько рюмок. Ставила на указанные места – свечки в них заваливались набок.
– Не будут стоять, – подстегивала ее Косых, – пшена принеси.
– Ира, – тихо звала невестку Звягина.
– Сама принеси, – командовала старуха.
Похожая на ведьму, скорченная полиартритом, лупоглазая Косых точно знала, что надо делать. Свято верила, что вот он, Зяма, дорогу к Господу проложил, а Полька, как про себя называла она Звягину, метаться еще долго будет. А если и чего похуже-то – впадет в тоску неизбывную и сгинет вслед за мужем-то. Смерть, чудилось ей, свой отпечаток оставила не на лице мертвого Зямы, а на Полинином почерневшем лице. Бросить смерти вызов Косых никогда не осмелилась бы – не ее это дело. Ее дело – соломку подкладывать да договариваться, если это возможно.
Полина Михайловна вернулась с рюмками, наполненными пшеном, по центру их были воткнуты свечи, по округлым восковым краям которых кое-где налипли желтые маленькие пшенные шарики. Звягина протянула рюмки старухе, та заворчала:
– Чего ты мне их суешь? Я, что ли, жена? Ставь теперь.
– Куда? – выдавила из себя Полина.
– Ты, Поля, из себя дуру-то не строй, – заклекотала Косых. – Никак забыла, что говорено? К иконам… к изголовью…
Звягина сделала круг по комнате, даже не догадываясь, что можно было переложить рюмку из одной руки в другую и легко поставить ее на нужное место. Расставив, вопросительно посмотрела на старуху.
– Чего смотришь-то? Зажигай.
И снова Полина остановилась в растерянности – спичек не было. Позвала было невестку, но снова вмешалась Косых, укоризненно выговаривая:
– Сама, Поля. Сама. Ты мужа провожаешь. Где у вас спички?
Звягина кивнула головой на кухню, где чем-то погромыхивала Ираида.
– Вот и возьми, моя хорошая, – вдруг подобрела Косых, и голос ее изменился. – Возьми и свечечки-то зажги.
Полина кругом обошла мужа, вошла в кухню и, уткнувшись в невесткину спину, попросила:
– Ира… Воды дай.
Увидев, что Звягина пьет воду жадными глотками, Косых довольно хмыкнула и громко спросила:
– А где Ольга-то ваша?