Я потянулась, выбралась из постели на холодный пол и торопливо оделась, стараясь быть тихой, как мышь.
Имелось несколько важных причин, призывавших меня в «Эдит Клейвелл», как объяснила мне мисс Фолторн, и не последней из них были мои «звездные занятия», как она шутливо назвала их; она попросила мистера Тага смазать дверные петли, чтобы я могла входить и выходить в полнейшей тишине.
Конечно, кое-кто из девочек ворчал, за какие-такие заслуги паршивая четвероклассница получила отдельную комнату, но было сказано, что по некоторым причинам я неподходящая соседка – преувеличение, конечно, хотя я не могу это доказать.
Какое-то время я была объектом шуток, но вскоре все утомились и переключились на свежие пакости и более легких жертв.
Мисс Баннерман ожидала меня в химической лаборатории. Она уже закрыла окна тяжелыми глухими портьерами, специально повешенными, чтобы проводить кое-какие эксперименты со светом (но об остальном я должна умолчать) и показывать обучающие фильмы в полной темноте.
Для трех часов ночи мисс Баннерман выглядела на удивление свежо. Пожалуй, более подходящим словом будет «жизнерадостно». Ее волосы были идеально уложены, как будто она только что вышла из парикмахерской, и от нее пахло лилиями. Она очень напоминала мне юную хористку Одри Хепберн, на которую как-то раз обратила мое внимание тетушка Фелисити в один из наших редких визитов в театр в Вест-Энде.
«Я знала ее в прежней жизни», – прошептала моя тетушка.
«Не думала, что вы верите в реинкарнацию, тетушка Фелисити», – заметила Фели.
«Не верю, – отрезала та. – Ш-ш-ш!»
… – Доброе утро, Флавия, – радостно приветствовала меня мисс Баннерман. – Добро пожаловать на мою кухоньку. Желаешь чашку чаю?
– Да, пожалуйста, – ответила я, немного волнуясь.
До сих пор на чай меня приглашала только Антигона Хьюитт, которая теперь, не исключено, потеряна для меня навеки, и все по моей вине. Она даже не пришла попрощаться со мной, а я так отчаянно надеялась на это.
Может, она не знала, что я уезжаю. Неужели муж не сказал ей? Хотя он сам мог не знать, что меня изгнали. Я могу умереть в глубокой старости, так и не узнав истину.
Все эти мысли проносились в моей голове, пока чай настаивался и молчание затягивалось.
– Ты кажешься очень задумчивой, – заметила мисс Баннерман.
– Да, – признала я. – Вспоминала дом.
– Иногда я тоже это делаю, – сказала она. – Это не всегда так приятно, как кажется, не так ли? А теперь, пожалуй, приступим к делу?
Поначалу я немного стеснялась электронного микроскопа и даже не очень хотела к нему прикасаться, но когда мисс Баннерман поместила на экран под рентгеновские лучи лапки вши, увеличившиеся почти в шестьдесят тысяч раз, мои почтительные пальцы устремились повсюду, лаская этот прибор, словно домашнего питомца. И дикие лошади не могли бы оттащить меня от него.
– Первый электронный микроскоп в Северной Америке создали несколько студентов недалеко отсюда, в университете Торонто, – сказала она. – Еще до твоего рождения. То, что мы сейчас наблюдаем, – лапка разновидности вши под названием Columbicola extinctus, обитавшей исключительно на теле странствующего голубя, а этот вид вымер в 1914 году [15] . Каким образом ее месяц назад обнаружили в волосах убитого священника на Клондайке – любопытная загадка. Ага! Вижу, что теперь я безраздельно завладела твоим вниманием.
– Убитого? – переспросила я.
Какое особенное чувство – сидеть в запертой комнате посреди ночи и изучать микроскоп в обществе женщины, которую судили за убийство. Я и не думала, что эта тема так быстро и легко всплывет.
– Да, убитого, – подтвердила она. – Время от времени я оказываю помощь полиции, чтобы не терять форму. Хотя я зарабатываю себе на хлеб преподаванием химии, моя специальность на самом деле – энтомолог.
Правда, я понятия не имела, кто такой энтомолог, но на моем лице выразилось восхищение.
– Насекомые, – пояснила она, – жуки, пауки, многоножки, черви. Я специализируюсь на области, в которой они могут быть полезны для криминального расследования. Довольно новая сфера и в то же время довольно старая. Тебе разве не надо записывать?
Я была так заворожена, что могла только слушать, открыв рот.
– Вот блокнот, – сказала она, протягивая мне красную записную книжку. – Когда он закончится, попроси следующий. Ты можешь писать в нем, сколько хочешь, но есть одно условие: его нельзя выносить из этой комнаты. Я буду хранить твои блокноты под замком, но ты можешь делать в них заметки и перечитывать их в любое время.
Она не спросила, поняла ли я, и я благословила ее за это.
– А теперь на первой странице запиши имя: Жан-Пьер Меньин. – Она произнесла это имя по буквам, чтобы я правильно его записала. – Две его величайшие работы – «La Faune des Tombeaux» и «La Faune des Cadavers». В примерном переводе это значит «Обитатели гробниц» и «Живая природа трупов». Звучит, как названия фильмов ужасов средней руки, не так ли? Обе работы на французском. У тебя есть склонность к этому языку?
– Нет, – ответила я, печально качая головой.
Чего я лишилась? Как подобные сокровища могли быть написаны на языке, который я не знаю?
– Возможно, мисс Дюпон согласится дополнительно позаниматься со мной французским, – выпалила я.
Мой бог! Неужели мой рот произносит это на самом деле!
– Отличная идея. Уверена, она будет, как это говорится – enchantеe [16] ? А теперь держи ручку наготове. Меньин открыл, что создания, которые живут и питаются на трупах, прибывают тремя волнами. Первая – когда труп еще свежий, появляются мясные мухи. На второй стадии тело распухает в процессе разложения, что привлекает некоторые виды жуков. Когда на третьем этапе гниение в разгаре, вырабатываются масляная и казеиновая кислоты и начинается аммиачная ферментация, появляются совершенно другие виды насекомых и жуков. Размножаются личинки. Таким образом, как ты уже поняла, изучая наличие и жизненные циклы этих разнообразнейших летающих и ползающих созданий, можно относительно точно определить, как давно почил дражайший покойник и где он находился до этого.
Разложение? Гниение? Кислоты? Эта женщина говорит на моем языке. Пусть я не знаю французского, но язык мертвых мне известен, и именно о таком разговоре я мечтала всю свою жизнь.
Я нашла родственную душу!
В моем мозгу все завертелось и закружилось – словно в одной из тех спиральных галактик, которые печатают в иллюстрированных журналах: искры, пламя, и огонь вспыхивает и разлетается во все стороны – как «колеса святой Екатерины» [17] в ночь Гая Фокса.