А потом она добавила:
– Примерно так же, как и…
И замолчала.
– Да?
– О, ничего.
Я лизнула кончик своего мысленного карандаша и сделала заметку: «Вопрос: Брейзеноуз ненавидели из-за ее ума? В точности как Харриет и Флавию?»
– Как ты думаешь, что с ней случилось? – продолжила я, прощупывая почву.
И я снова подумала, каким чудесным образом время может замедляться и двигаться, словно приливная волна, словно стрела, застывшая в полете на полпути к цели.
Мой мозг перескочил к вечеру моего приезда в школу; к завернутому в флаг трупу, выпавшему из моего камина. К зловещему черепу, отделившемуся от тела и подкатившемуся к моим ногам.
Опознала ли его Коллингсвуд? Маловероятно, с учетом состояния трупа. Но если да… предположим, она опознала…
Сказала ли она кому-нибудь об этом?
Мы до сих пор не слышали – ни от инспектора Грейвенхерста, ни из новостей, – что труп идентифицирован. Во всех спальнях по утрам включалось радио, вряд ли мы пропустили бы такое известие. Значит, полиция либо придерживает информацию, поскольку не может найти ближайшего родственника, либо не знает.
Кстати, с той ужасной, но совершенно завораживающей ночи я ни разу не видела Коллингсвуд.
Все эти мысли промелькнули в моем мозгу, пока я ждала ответа Скарлетт.
Ей, казалось, было трудно заговорить.
– Я думаю… – наконец произнесла она, и ее глаза были огромными и влажными, как очищенные от кожицы виноградины. – Думаю, что она…
ФЬЮИТЬ! ФЬЮИТЬ! ФЬЮИТЬ!
С берега донеслись три резких свистка. Мисс Моут co своего кресла нетерпеливо и призывно жестикулировала.
Шестерка и Семерка смешались, когда обе команды гурьбой начали подниматься вверх по склону. Под вязом Скарлетт и я медленно встали на ноги. Она заботливо положила мне руку на плечи, поддерживая больную бедняжку Флавию, и мы неуклюже побрели вслед за остальными.
На полпути к берегу, притворившись, что она потеряла равновесие, она так близко наклонилась к моему лицу, что я почувствовала на щеке ее горячее дыхание.
– Вопросы, – выдохнула она мне в ухо. – Она задавала слишком много вопросов.
Из автобуса достали припасы, и мы набросились на розовые ломтики консервированной свинины, вареные яйца и бразильские орехи, запивая все это молоком из оцинкованного бидона, слишком долго простоявшего на солнце.
Дрюс и Траут без приглашения плюхнулись по бокам от меня. В будущем, решила я, надо взять за правило никогда не садиться первой. Если бы тетушка Фелисити была здесь, она бы наверняка заметила, что терпение до некоторой степени гарантирует выбор. Должно быть, у нее в запасе нашлась бы сложная математическая формула, с помощью которой можно высчитать оптимальное время, когда нужно садиться в компании из тринадцати девочек.
Как же мне ее не хватает.
Я размышляла, как в это уравнение впишется мисс Моут со своим креслом, когда осознала, что ко мне обращается Дрюс.
– Ну и каково это – быть дэбэ? – повторила она.
– Прошу прощения?
– Не заставляй меня разжевывать. Каково это – быть дэбэ? Ну знаешь, Д. Б. – дочерью богини?
Траут упала в траву, беспомощно закашлявшись от смеха в ответ на остроумие своей повелительницы.
– А! – засмеялась я, надеюсь, беззаботно. – Полагаю, все равно что быть Д. О. Б.
И предоставила ей ломать голову, что бы это значило.
Лицо Дрюс помрачнело, потом снова прояснилось, и она выдавила улыбку.
– Послушай, – льстиво сказала она, – я хотела спросить, ты одна из нас?
– Нас? – переспросила я и воспользовалась маской номер семь – деревенской дурочки.
– Да… ну знаешь… нас.
Мне показалось или в последнем слове послышалось шипение?
Разумеется, я понимала, что это может быть официальная проверка моей способности держать язык за зубами, когда дело касается обмена личной информацией.
– Ну же, – выпалила Траут, – ты же пансионерка, верно? Как и мы. Ты должна знать.
Дрюс выстрелила в нее ядовитым взглядом, и Траут начала яростно копать в грязи ямку концом прутика.
– Ну? – настойчиво повторила Дрюс.
– Что ну? – спросила я. Деревенскую дурочку так просто врасплох не застанешь.
– Не надо прикидываться идиоткой, – отрезала она.
Если бы она знала, как близка к истине.
– Извини, – сказала я, протягивая руки ладонями вверх и втягивая голову в плечи. – Если ты имеешь в виду, что я ученица академии мисс Бодикот или что я в четвертом классе, тогда ответ очевиден – да. В противном случае я понятия не имею, о чем ты говоришь.
Мне стоило бы не говорить слово «очевиден».
– Ладно, – отозвалась она. – Теперь все понятно.
И подкрепив свои слова действиями, она встала.
– Пойдем, Траут, – велела она. – Пересядем. Тут воняет.
Они отошли с напряженными спинами, словно парочка ветхозаветных принцесс, в тень другого дерева, где сели, отвернувшись от меня.
– Фу, – раздался голос сзади меня. – Не обращай внимания на этих тупиц.
Это оказалась Гремли, невысокая девочка, которая тоже принимала участие в спиритическом сеансе в комнате Джумбо.
Она присела на корточки рядом со мной, сорвала травинку и начала ее задумчиво жевать.
– Я наблюдала за тобой, – продолжила она. – Ты нормальная.
– Спасибо, – ответила я, не зная, что еще сказать.
Мы долго сидели в молчании, не глядя друг на друга, а потом Гремли снова заговорила:
– Могу сказать, что ты из тех, кто любит сэндвичи с фазаном.
Мир замер. Мое сердце остановилось.
Сэндвичи с фазаном! Те самые слова, которые пять месяцев назад на полустанке Букшоу сказал мне Уинстон Черчилль. Те самые слова, которые произнесла на камеру моя мать Харриет де Люс, – я нашла эту пленку на чердаке в Букшоу.
Сэндвичи с фазаном: секретные слова, которые указывали, что произносящий их – член Гнезда.
«Эту фразу выбрали не случайно, – объяснила мне тетушка Фелисити. – Она ничего не значит для постороннего слушателя, но служит ясным указанием на опасность для посвященного».
Гремли произнесла ее очень естественно – почти чересчур. Она предупреждала меня или просто давала знать о себе?
Я пыталась скрыть свою панику, окидывая взглядом маленькие группки девочек, сидящих там и сям на траве. Кто-нибудь что-то заметил?