Я посмотрела на Бородина: что он скажет? У них ведь с Майей полное взаимопонимание и любовь, в том смысле, что она – его любимая учительница, а он – её любимый ученик. Антон мялся, хмурился, но даже слова в защиту классной не сказал.
– Здорово! – загалдели все хором.
– Женька, ты у нас мегамозг прямо.
– Пусть убирается от нас.
– Всё. Пишем. Прямо сейчас!
– И подписаться под этим заявлением должен каждый! – решительно сказала Запевалова. – А где Смирнова?
– Свалила по-тихому! – ахнул кто-то.
– А вдруг мамашке побежала стучать?
– Нет, – сказала я, – она давно ушла, ещё до того, как мы начали про заявление говорить. Почти сразу же, как сюда пришли.
– Ты видела? – резко спросила Запевалова.
Я кивнула.
– А почему ты её не задержала?
– А что, должна была?
– Всё с тобой ясно.
Это «ясно» прозвучало как укор или даже обвинение. Все смолкли, стали пялиться на меня под стать Запеваловой – осуждающе. Даже Лукьянчикова. А сама Женька уставилась выжидающе. Интересно, чего она ждала? Что я, как Волкова, бухнусь на колени и буду просить прощения? Поэтому я ответила ей хоть и без наезда, но немного резко:
– А ты её почему не задержала?
– Я?! – Запевалова, честное слово, аж опешила. – Вообще-то, я не видела, как она уходила.
– А я думала, что ты видела. Видела и молчала. А раз ты молчишь, я-то что буду лезть?
– Девчонки, – подскочил к нам Бородин, – ну что мы сейчас будем из-за какой-то Смирновой собачиться? У нас ведь общее дело, надо его делать и не тратить времени на какие-то пустяковые разборки.
– Может, ты и прав, Бородин. Может, это и пустяковые разборки, – процедила Запевалова. – Поживём – увидим. Но ты верно говоришь, дело у нас общее, важное и срочное!
И мы принялись за пасквиль. Переписывали несколько раз, чтобы доводы звучали убийственнее. За этим делом прогуляли физкультуру, но наконец состряпали… Подписались, конечно, все – без возражений. Кроме Смирновой, которая пряталась от нас неизвестно где.
– А Смирновой будем предлагать подписывать? – спросил Айрамов.
– Ну, естественно. Она должна подписаться, как и все, иначе станет предателем. И потом, подпись доченьки на этой бумажке станет главным сюрпризом для Пчелы. Так что, Айрамов, ступай найди её и приведи сюда, – велела Запевалова.
Айрамов рванул выполнять поручение.
– Нас Пчела ещё и за физру взгреет, – простонала Шошина.
– Не паникуй. У Пчелы скоро будет других забот полон рот, – успокоила её Запевалова.
– Вот она, – не прошло и пяти минут, в дверях появился Айрамов, подталкивая вперёд Смирнову.
У бедной Эли было зарёванное лицо и взгляд такой страдальческий, что хотелось крикнуть: «Да оставьте вы её в покое!» Но на такие подвиги я способна только в мечтах.
– Где ты её нашёл? – спросила Запевалова.
– В женском туалете, – ничуть не смутившись, признался Айрамов.
Все захохотали. Эля всхлипнула.
– Да ты маньяк, Айрамов!
– А что она там делала?
Новый взрыв хохота.
Запевалова прекратила смеяться и всем велела умолкнуть.
– Ну что, Смирнова, от кого ты пряталась в туалете? От нас? Запомни, если тебя не отпускали, сама уходить ты не должна. Поняла?
Смирнова слегка дёрнула подбородком вниз – видимо, да, поняла.
– Вот и ладненько. Теперь перейдём к главному. Мы все посовещались и решили, что Майя Вячеславовна больше не должна быть нашей классной. Причин много. Учит она плохо, с классом вообще не справляется, ведёт себя неадекватно. Короче, вот заявление, в котором мы требуем, чтоб твою мать от нас убрали. Все подписали, и ты тоже должна подписать. Ты ведь тоже ученица нашего класса.
– Я… я не могу, – пролепетала Смирнова.
– Брось ныть. Мы понимаем, что она твоя мать, но почему из-за этого должен страдать весь класс? И потом, она ведь всё равно твоей матерью так и останется, а классную нам поставят другую. Тебе же проще будет.
Смирнова покачала головой, и Запевалова вскипела:
– Да что я тебя ещё уговаривать буду?! Подписывай давай, или ты предашь класс, и тогда… Ну, ты сама знаешь, что будет тогда. Суд над Волковой детской сказкой покажется по сравнению с тем, что мы устроим тебе.
Смирнова рыдала вовсю, но всё равно не подписывала и ручку, которую ей упорно совали, не брала.
– Так не хочется делать тебе больно, – и Запевалова многозначительно посмотрела на Айрамова, который держал Смирнову за локоть.
Он понимающе ухмыльнулся и стал выворачивать Эле руку. Смирнова закричала, но Айрамов даже не ослабил хватку.
– Подписывай, крыса! – И ей опять сунули ручку.
Но она не взяла. Я от неё такого геройства, честно скажу, не ожидала, даже восхитилась про себя, потому что сама бы, наверное, уже сто раз подписала.
– Отпусти её, Марат, – сказала Запевалова, – пусть валит. Себе же хуже сделает, а главное, совсем плохо будет Пчеле. Поняла, Смирнова? Не хочешь подписывать это заявление, где мы всего лишь просим перевести её в другой класс, мы напишем другое, в котором подробненько изложим, как твоя мамаша крутит роман со Свистком. И до того они обнаглели, что даже нас, своих учеников, не постеснялись! Вывезли нас на экскурсию за город и бросили одних. А сами уединились в лесочке. Мы, бедненькие потерянные детки, бегали искали нашу классную руководительницу, а её нигде не было. Потом заглянули в рощицу – та-дам – а там наша уважаемая Майя Вячеславовна с Пал Палычем трали-вали, шпили-вили. Могу себе представить, что с ней Карга за это сделает. Твоя мать потом вообще нигде работы не найдёт. И вот ещё, интересно, что на это скажет твой отец?
– Это неправда!
– Это-то как раз и правда, идиотка. Мы все прекрасно видели, как Свисток целовался с твоей матерью. Можно представить, что они вытворяют, когда рядом никого нет.
– Не было этого!
– Ну-ну.
Запевалова достала новый лист и принялась выводить слово «заявление». Смирнова не уходила, хотя никто её больше не держал. И вдруг сказала:
– Я подпишу.
– Зачем? Обойдёмся и без твоей подписи. – Запевалова, не поднимая головы, продолжала писать.
– Пожалуйста…
Ну Запевалова, ну интриганка! Подумать только – Смирнова умоляла дать ей подписать заявление на свою мать!
– Ага, а потом ты скажешь, что тебя силой заставили подписывать. Ну уж нет.
– Я так никогда не скажу! Клянусь.
– Ну хорошо, смотри, никто тебя за язык не тянул, – и Запевалова с видом благодетельницы протянула Эле злосчастное заявление, на котором та быстро нацарапала свою фамилию. – Ну всё, иди.