– Но он меня не ударил!
– Да ладно! Все знают, что ударил. Бородин своими глазами видел. Ты что, стесняешься? Это ему должно быть стыдно, а не тебе.
– Да не стесняюсь я ничего. Говорю же, не было этого. Бородин придумал какую-то ерунду и вас всех запутал. А Ди… Расходников вообще ко мне не прикасался.
– Ну и ладно. Даже если и не ударил, какая, блин, разница? Ты всё равно должна сказать, что ударил и вообще побил. Поняла?
Я кивнула – что-то доказывать ей абсолютно бесполезно. Начнёшь отнекиваться – прицепится ещё.
* * *
Дима так и не появился на уроках. Я сходила с ума от желания увидеть его хоть одним глазком, хоть на долю секунды. На уроках ничего не соображала, томилась, всё ждала, когда же он придёт. На переменах выискивала Аниту – в надежде, что он с ней. Но его не было. Нигде. Очевидно, что он вообще в школу не приходил.
После уроков, совсем измучившись, я рванула на Знаменскую. Кружила там меж пятиэтажек, всматриваясь в каждого прохожего, чей силуэт хоть отдалённо напоминал Димин. Осмотрела все балконы, где сохло постиранное бельё. Его гардероб, по крайней мере, тот, что видела в школе, я знала наизусть. Надеялась, вдруг запримечу где-нибудь знакомую рубашку или футболку и вычислю его квартиру. Но ничего такого не нашла.
В своём безумии я дошла до того, что обратилась к совершенно незнакомым мне парням, которые стояли кучкой и курили у подъезда одного из домов. Спросила, не знают ли они Диму Расходникова. Ведь обычно ровесники (плюс-минус два-три года) с одного двора знают друг друга. Но эти о Диме ничего не слышали.
Я нарезала ещё несколько кругов – вдруг он выйдет мусор вынести или хлеба купить. Но, естественно, всё зря. Опустошённая, усталая, вся промёрзшая, отправилась домой. Если бы я знала хотя бы, какая из пятиэтажек его, наверное, так и сидела бы где-нибудь поблизости, пока не окоченела бы до смерти или пока не показался бы он, мой Дима. Конечно, никакой он не мой. Но про себя мне нравилось так его называть.
Дома мама напустилась на меня за то, что я, ещё больная, шаталась неизвестно где по морозу. Но её слова как горох об стену – я вообще ничего не воспринимала. Прошла к себе и замертво рухнула на кровать. Правда, предварительно выставив будильник на телефоне на пять часов, чтобы случайно не проспать это злосчастное собрание.
В какой-то момент, я уже погружалась в сон, в комнату заглянула мама, сказала что-то насчёт обеда, но, увидев, что я сплю, тихо вышла и больше меня не тревожила.
* * *
На собрание явился почти весь класс. Даже Зубков в гипсе и Лопырёв с дырой вместо двух передних зубов пришли. Еще и кичились своими боевыми ранами, прямо герои войны. Остальные их всячески подбадривали.
На моей памяти впервые собирали и учеников, и родителей вместе. От такого столпотворения наш кабинет больше походил на базар в самый разгар торговли. Родители шумели не меньше нас, а может, даже больше, потому что в их присутствии все наши как-то присмирели и если говорили, то полушепотом. Расселись по трое за парту. Мы заняли третий ряд, ближе к двери, первый и второй отвели родителям. Со мной села Жанка Корчагина, третьим – Умрихин. Он от неё ни на шаг, с тех пор как их посадили вместе. Сразу за нами расположились Запевалова, Лукьянчикова и Лопырёв. Все трое выглядели очень довольными, особенно Лопырёв. Тот аж сиял, несмотря на прореху во рту.
Запевалова сказала мне:
– Молодец, что пришла! Я тебе подам знак, ты встанешь и выступишь.
Я промолчала.
– Ты что, выступать собралась? – удивилась Жанка.
Ни да ни нет я ей не сказала, вместо ответа пожала плечами. Конечно, выступать я даже не думала, но и объясняться мне ни с кем не хотелось. Я пришла на это представление только чтобы увидеть Диму и больше ни зачем. Как назло, Жанка пристала ко мне с расспросами: чем болела, чем лечилась. Я говорила вяло, коротко, и то лишь потому, что лично к ней сумела сохранить доброе отношение. Но сейчас мне хотелось, чтобы и она отвязалась от меня.
– А телефон-то ты Расходникову отдала?
Я мотнула головой:
– Случая не было.
– Да он уже новый себе купил, я видела. Так что оставь на память, как священную реликвию, – хихикнула она.
Дура она, шутит ещё, не понимает, что любая вещь, которой он обладал, которой он касался, для меня действительно реликвия. Помимо телефона, с прошлого месяца я храню тетрадный листок, на котором он писал во время алгебры. Урок закончился, он ушёл, а этот листок оставил на парте. Я забрала себе и радовалась в тот день своей находке так, будто мне достался не исписанный лист, а частичка Димы. В общем-то, для меня так оно и было…
Возбуждение в классе нарастало. Тамара Ивановна волновалась, по-моему, не меньше нашего. Неуверенно топталась у доски, без конца поглядывая то на дверь, то на часы. Время близилось к шести, а главных лиц – директрисы и Димы – пока не было. Я сомневалась, что Дима вообще придёт. Но он пришёл. Возник на пороге, когда я уж и надеяться перестала. Сердце в груди тут же совершило немыслимый кульбит и заколотилось с утроенной скоростью. Всё вокруг – шум, суета, люди – просто перестало существовать. Первые мгновения я видела только его и ничего больше. Мой Бог, он был… он был… слов таких нет, чтобы выразить, каким он был! Как же долго я его не видела! Как соскучилась! Какое же это счастье – просто смотреть на него…
Дима пришёл не один. С ним была женщина в годах, наверное, бабушка. Но эта была из тех бабушек, которых принято называть женщинами или, скорее, дамами, даже на восьмом десятке лет. Ухоженная, величавая – такая вряд ли печёт пирожки или вяжет рукавички. При этом выглядела она очень расстроенной. Можно представить её состояние… А вот Дима, наоборот, был совершенно спокоен, как будто вовсе не его судьба сейчас решалась, как будто он здесь – случайный зритель, а происходящее нагоняет на него тоску. Он так и взирал на всех – скучающе и чуть насмешливо.
Тамара Ивановна усадила их за свой стол, сама встала у доски. Теперь я могла смотреть на Диму вдоволь. Да и не я одна.
Наши на мгновение смолкли, стоило ему появиться. За спиной я уловила фырканье. Оглянулась – это Лопырёв, присвистывая, нашёптывал Запеваловой гадости про Димину мать. Мол, та спилась вконец, так что с ней и показаться стыдно. А это – бабка его, взяла внучка на воспитание. Все трое захихикали – было бы над чем.
Значит, я правильно догадалась насчёт бабушки.
Вскоре явилась и Анна Карловна, которая показалась мне ещё более суровой, чем обычно. Тотчас в классе стало тихо. Через проход от меня сидел полный, абсолютно лысый дядька. Он буркнул себе под нос: «Игуменья наша». Несмотря на возраст, у директрисы, видимо, был преотличный слух, потому что она сразу же метнула грозный взгляд в его сторону, и тот смутился.
Анна Карловна начала не сразу – выдержала паузу, чтобы мы все прониклись важностью момента. Ну или понервничали лишние пару минут. Затем сказала сухо: