— Боже! Какое безумие!
— Действительно, безумие, но еще большим безумием было бы позволить этой скважине гореть и дальше: огонь мог перекинуться на соседние месторождения. Надо было что-то делать, а мы были единственными, кто мог попытаться. Так что Алекс загрузился, пожал нам руки, скрестил пальцы и попросил нас убрать тормозные колодки, чтобы самолет покатился вперед по шоссе.
Джимми Эйнджел помолчал, посидел неподвижно, глядя в ночную темноту. Потом медленно поднялся и подошел к буфету, чтобы налить себе полную рюмку, что он делал не так уж часто…
С рюмкой в руке он повернулся к жене.
— Я всегда думал, что он поторопился, — сказал он. — Впереди у него было длинное шоссе, но его, по-видимому, беспокоило то, что, если ему не удастся подняться в воздух, у него не останется пространства, чтобы мягко остановить разбег. Поэтому он решил подняться, но не учел, что одно дело необходимая мощность, которой у него на самом деле было в избытке, а другое — дополнительный груз в хвостовой части… — Он снова сел с рюмкой в руке. — Думаю, что бензин или даже бак сместился, потому что неожиданно мы увидели, как аппарат дернулся, его повело вправо, потом он вновь выровнялся — и вдруг превратился в огненный шар. Честно говоря, он разлетелся на части в воздухе.
— Боже мой! Бедный Алекс!
— Он не успел ничего понять, — уточнил ее муж. — Это единственный плюс, когда имеешь дело с нитро. Не страдаешь, когда видишь, что падаешь, не осознаешь, что сейчас умрешь… Вот ты еще здесь, а через десятую долю секунды тебя уже нет.
— Горько это слышать. Меня пугает то, как ты об этом говоришь.
— Поэтому мне и не нравится об этом рассказывать. Не хочу тебя ни огорчать, ни пугать.
— Продолжай… Что же случилось с Гусом?
— Он усвоил урок. Мы подождали, когда расчистят шоссе, и он взлетел, как положено: позволил, чтобы самолет поднялся в воздух сам, почти без его участия, практически касаясь земли, чтобы уйти в море и уже там набирать высоту сантиметр за сантиметром, поскольку впереди у него была тысяча километров воды, и наконец достиг крейсерской высоты.
— Он долетел?
— Он скрылся из виду, однако прошло несколько минут, и нам сообщили, что больше нельзя ждать и я тоже должен лететь — на всякий случай. Обстановка на месторождении осложнилась, и мне обещали заплатить оговоренную сумму, хотя по прибытии я увидел, что Гус благополучно сел, и я должен был вернуться на побережье и сбросить груз в море. Так я и поступил.
— Ты полетел с грузом нитроглицерина, который в итоге сбросил в море? — изумилась его жена. — Не могу в это поверить!
— Но ведь так все и было! — заметил Король Неба. — У меня тряслись поджилки, когда я взлетал, и так и продолжали трястись и дальше, всю дорогу, потому что этот чертов «Дуглас» был старой развалиной, не зря же его списали с флота. Сукин сын не слушался управления, взбрыкивал, как жеребец на родео, и начинал заваливаться, стоило только ослабить давление на штурвал. Мне приходилось держать его обеими руками, даже перчатки промокли от пота. Когда я добрался до месторождения и увидел, что Гус машет мне рукой, чтобы я поворачивал обратно, я припомнил все известные мне молитвы, однако худшее ожидало меня впереди. У меня так свело руки, что я не мог ослабить ремни, которые фиксировали бутылки с нитро, а когда я брал их в руки, они так и норовили выскользнуть из пальцев. Боже! — вздохнул он. — Когда я выбросил в море последний сосуд, у меня было такое чувство, будто я заново родился, и я поклялся себе самому, что больше никогда не возьмусь за подобное поручение.
— Надеюсь, ты сумеешь выполнить свою клятву.
— Я тоже надеюсь.
Ночью они предались любви с большим жаром, чем когда-либо, словно это открытие — как близко она была к тому, чтобы потерять мужчину, которого любила, — разбудило в Мэри Эйнджел уже забытую жажду обладания, и на следующее утро она настояла на том, чтобы муж взял ее с собой осматривать Ауянтепуй и его брата-близнеца Парантепуй.
К несчастью, когда они облетели озеро Канайма и начали подниматься по уже известному маршруту — по реке Каррао, — они увидели, как плотные тучи заволакивают темные горы. Поэтому пришлось ограничиться облетом Оленьего холма, Курунтепуя и Куравайнатепуя, которые все еще оставались открытыми, просто для того, чтобы еще раз убедиться в том, что ни один из них не может быть Священной горой, которую они уже так давно ищут.
— Завтра я вылечу за час до рассвета, — объявил Джимми Эйнджел, вновь ступив на землю. — Буду сверяться по компасу и окажусь над этой долбаной горой, когда начнет светать. Какое сегодня число?
— Двадцать четвертое марта.
— Завтра — двадцать пятое… Хорошее число. Ты родилась двадцать пятого, а ты — лучшее, что у меня было в жизни.
— А я-то думала, что ты совсем не суеверен, — заметила жена, беря его за руку, и они не спеша направились к дому.
— Не был суеверен, это точно, но сейчас вот подумал, что пора начинать.
— Я полечу с тобой!
— Нет!
— Но…
— Я сказал «нет»! Если будет ясная погода, я приземлюсь на вершину, а с тобой я не рискну это сделать… — Она хотела что-то сказать, но Эйнджел остановил ее, подняв руку: — Пожалуйста!..
* * *
В четыре часа утра двадцать пятого марта тысяча девятьсот тридцать пятого года Джимми Эйнджел начал разогревать мотор «Де Хэвиленда», разбудив этим чуть ли не половину жителей Сьюдад-Боливара, чем вызвал их недовольство.
Затем летчик позавтракал в компании Мэри, поцеловал ее, взобрался в кабину и подождал, когда жена отойдет на противоположный конец взлетной полосы. Там она начала размахивать большим фонарем.
Несколько огней справа, затем ничего, затем фонарь, качающийся из стороны в сторону, а дальше — беспросветная тьма над водами реки.
Глубокая Ориноко ждала его.
Король Неба с силой вобрал в себя воздух, прищелкнул языком и замурлыкал себе под нос:
Если б Аделита ушла к другому,
Я б ее преследовал везде…
В небесах — на боевом аэроплане,
Ну а в море — на военном корабле.
Если б Аделита стала мне женою,
Дала согласие она моею стать…
Он рванулся вперед по взлетной дорожке, не сводя взгляда с качающегося фонаря, и в нужный момент — ни секундой раньше и ни секундой позже (об этой его точности ходили легенды) — позволил колесам оторваться от земли, а «Тайге Мозу» — «Тигровому мотыльку» — вспорхнуть в воздух.
Он описал широкий круг, выходящий за пределы темных вод, пронесся над головой Мэри, которая, высоко подняв фонарь, помахала на прощание рукой, пролетел над редкими городскими огнями, которые в этот час еще горели, и растворился в ночи.
Теперь перед ним была лишь одна непроглядная тьма, и он взял курс на юго-юго-восток, навстречу дню. Что-то ему подсказывало, что это будет самый великий день в его жизни.