Он никогда не любил летать ночью, однако, строго говоря, сейчас была уже не ночь. Для него полет был «рассветным», и он знал, что не пройдет и часа, как слева появится солнце и зальет чудесным чистым светом один из самых чарующих и волшебных уголков планеты.
На память ему пришли слова Дика Карри:
«Тебе следовало бы знать о звездах столько же, сколько знают полинезийцы. Тогда ты никогда не заблудишься там, наверху».
«И какой мне сейчас был бы от этого прок? — мысленно рассуждал он, словно продолжая разговор с другом. — На сотни миль вокруг нет ни одного освещенного аэродрома, а ведь, по сути дела, важно знать не свое местонахождение, а где можно приземлиться».
Ясно, что под ним сейчас разверзлась черная бездна, которая исчезнет лишь с восходом, поэтому оставалось только надеяться, что самолет вдруг не выкинет какой-нибудь фортель.
Мотор урчал, как довольный кот, тахометр стоял на самой верхней точке, магнитная стрелка все время указывала на юг и лишь всего на несколько градусов восточнее, высотомер показывал, что он набирает высоту почти без усилий.
Последнее техническое достижение — искусственный горизонт — позволял удерживать горизонтальное положение, и Эйнджел вспомнил, как несколько лет назад, в героические времена, даже самому опытному летчику в темноте и в тумане удавалось удерживать самолет в таком положении не больше восьми минут, из-за отсутствия ориентира.
Изобретательный Ролан Гаррос приспособил для этого медаль, привесив ее к приборной доске на манер маятника. А некоторые немецкие пилоты, по слухам, пользовались плотницким нивелиром.
Вот из этих самых нивелиров шесть лет назад некий Элмер Сперри, [55] оставивший по себе благодарную память, и позаимствовал идею замечательных искусственных горизонтов, которые позволяют летать в условиях плохой видимости.
Зная, что до тепуев еще лететь и лететь, Король Неба чувствовал себя спокойным и поэтому решил выпить горячего кофе, благо Мэри приготовила ему термос.
Неплохо все-таки летать ночью!
Совсем неплохо!
Просторная кабина и мягкое кресло, современные инструменты и небо, усыпанное близкими звездами.
За двадцать лет положение намного изменилось в лучшую сторону.
Намного!
Однако какой ценой?
Несколько минут он вспоминал товарищей, которые разбились за все это время. Список был длинным: слишком высокую цену пришлось заплатить кровью.
Слишком много крови, боли и покалеченных тел.
И слишком много тел, исчезнувших в мгновение ока, как тело Алекса.
Но он-то, Джимми Эйнджел, все еще здесь, в строю, все время в воздухе, преодолевает любые трудности и осваивает технические достижения.
Он невольно испытал гордость.
Ему было приятно сознавать, что он был пионером такого замечательного дела. Хотелось бы еще, чтобы его имя стояло в одном ряду с именами тех, кто внес весомый вклад в развитие авиации, как незабвенный Ролан Гаррос, в честь которого недавно стали проводить знаменитый спортивный турнир.
С правого борта замаячил одинокий огонек.
Он спросил себя, кто это мог развести костер посреди пустынной гвианской равнины.
Вероятно, какой-нибудь золотоискатель, ранняя пташка, или, может, туземец, надеющийся отогнать ягуаров.
Кто бы это ни был, на душе стало теплее: значит, он не остался один во всем мире.
Кто-то внизу, наверное, слышит далекий рокот мотора и, возможно, точно так же радуется тому, что он не один во всем мире.
«Что он сейчас себе представляет? — размышлял Джимми Эйнджел. — Какая мысль приходит в голову старателю или дикарю при звуке мотора, который приближается, проносится над его головой и исчезает во тьме в направлении дикой и безлюдной области?»
И что подумают все обитатели тех отдаленных мест, которые никогда не слышали о существовании летающих машин тяжелее воздуха, когда увидят, как те появятся со стороны горизонта, чтобы скрыться из виду в противоположном направлении?
Наверняка решат, что это пришельцы из далеких галактик.
В их душах навсегда поселится беспокойство, и они будут все время прислушиваться и вглядываться в небо, боясь и желая возвращения металлического чудовища.
Испокон веков человек передвигался по земле и вдруг на тебе — полетел! Это целый переворот в сознании, и Джимми Эйнджел, свидетель первых шагов человека в воздухе, часто думал о том, как воспримут это событие люди, которые и не подозревали, что это уже свершившийся факт.
Пока он был занят этими мыслями, заря прихорашивалась, готовясь к выходу.
Размышления помогли ему забыть о том, что он продвигается во мраке.
Каждый прибор постоянно требовал его внимания, и время, словно уплотняясь, пролетало быстрее.
Небо начало незаметно светлеть.
Глаз ягуара смог бы уловить разницу в освещенности, поскольку он намного чувствительнее к изменению света, чем глаза большинства животных. Однако Джимми Эйнджел не был ягуаром и только спустя пять минут понял, что заря закончила наводить красоту и готова к своему очередному блистательному выходу.
Красота зари никогда не убывает, хотя она извечно рассветает где-нибудь на планете.
День за днем, секунда за секундой, над морями, горами, сельвой, льдами или пустынями заря встает снова и снова, приветливо сияя, потому что знает, что испокон веков миллионы живых существ ожидают ее прихода.
Заря прогоняет легионы тьмы, своего вечного врага, а за исключением коварных ночных хищников, все существа не любят тьму, а любят тепло, жизнь и радость, которую приносит с собой зарождение нового дня.
А эта особенная заря — двадцать пятого марта тысяча девятьсот тридцать пятого года над венесуэльской Великой Саванной — несла в подарок миру новые и необыкновенные чудеса.
Зазвучали первые такты увертюры, исполняемой миллионами птичьих трелей.
Красноватое пятно процарапало, словно росчерк пера, горизонт.
Голубое, почти прозрачное небо постепенно обретало форму, а из темноты проступали далекие горы.
Тысяча метров под крылом «Де Хэвиленда», тысяча оттенков зеленого словно рождались из однотонного, тусклого серого цвета.
Затем неистовая и бурная река.
И темное озеро, похожее на огромный сапфир среди изумрудов.
И белые цапли, и красные ибисы, и отполированные камни черных стремнин.
На какое-то мгновение Король Неба почувствовал себя повелителем Вселенной.
Он с восторгом обозревал великолепную картину, которую дарил ему рассвет, и невольно возблагодарил Господа за возможность оказаться здесь. Все-таки здорово, что он стал авиатором и дожил до этого мгновения, чтобы созерцать подобное чудо.