— В Париже. Мой отец был военным атташе в посольстве. А у родителей Линды была гостиница специально для приезжих из Америки. Там была целая толпа детей-эмигрантов.
— И где же вы занимались любовью?
— В гостинице. Это было легко. Там всегда были свободные номера.
— И как это было в первый раз? Вы использовали какие-то, ну, средства для предохранения?
— Она стянула у отца презерватив.
Пальцы Флик прошлись ниже его живота. Он закрыл глаза.
— А кто его надевал? — спросила она.
— Она. Это было очень здорово, я чуть не кончил прямо тогда. А если не соблюдать осторожность…
Она переместила руку на его бедро.
— Жаль, что я не знала тебя, когда тебе было шестнадцать лет.
Он открыл глаза. Он уже не хотел, чтобы это мгновение длилось вечно. Собственно, ему уже очень хотелось побыстрее продолжить.
— А ты не можешь… — Во рту у него пересохло, он нервно сглотнул. — Ты не можешь снять часть одежды?
— Конечно. Но кстати, о средствах для предохранения…
— В моем бумажнике. На прикроватной тумбочке.
— Хорошо. — Она села, развязала ботинки и бросила их на пол, затем встала и расстегнула блузку.
Он видел, что она напряжена, и сказал:
— Не торопись. У нас вся ночь впереди.
Уже года два Пол не видел раздетую женщину. Ему приходилось довольствоваться картинками, а на них дамы всегда носили шелка и кружева, корсеты, пояса с резинками и прозрачное неглиже. На Флик была свободная хлопчатобумажная сорочка, лифчик она не носила, и Пол догадывался, что соблазнительно проглядывавшие под ней маленькие, аккуратные груди просто не нуждались в поддержке. Флик сбросила юбку. Трусики из одноцветного хлопка с оборками по краям, маленькое мускулистое тело — она походила на школьницу, переодевающуюся перед спортивной тренировкой, но это зрелище захватывало его больше, чем картинки с роскошными дамами.
Флик снова легла.
— Так лучше? — спросила она.
Он погладил ее по бедру, ощущая теплую кожу, затем мягкую ткань, затем снова кожу. Пожалуй, она была еще не готова. Он заставил себя проявить терпение и дать ей возможность самой задать темп.
— Ты не рассказала мне, как у тебя было в первый раз, — сказал он.
К его удивлению, она покраснела.
— Это было не так приятно, как у тебя.
— В каком смысле?
— Это было в ужасном месте — в пыльной кладовой.
Он был возмущен. Какой идиот вздумал наскоро перепихнуться в чулане с такой особенной девушкой, как Флик?
— А сколько лет тебе было?
— Двадцать два.
Он ожидал, что она скажет «семнадцать».
— Черт возьми! В таком возрасте ты заслуживала комфортабельную постель.
— Да нет, дело было вовсе не в этом.
Она снова расслабилась, понял Пол.
— Так что же было не так? — спросил он, желая, чтобы она рассказала ему побольше.
— Возможно, я на самом деле этого не хотела. Меня уговорили.
— А ты разве его не любила?
— Любила. Но я была не готова.
— Как его звали?
— Я не хочу тебе говорить.
Пол догадался, что это был ее муж, Мишель, и решил больше не спрашивать.
— Можно потрогать твои груди? — поцеловав ее, спросил он.
— Трогай все, что хочешь.
Ни одна женщина еще ему этого не говорила. Он находил ее открытость поразительной и возбуждающей. Он начал исследовать ее тело. По своему опыту он знал, что на этой стадии женщины, как правило, закрывают глаза, но Флик их не закрывала, вглядываясь в его лицо с желанием и любопытством, что его еще больше воспламеняло. Казалось, что так она его изучает. Его руки коснулись ее свежих грудей, а пальцы принялись ощупывать робкие соски, пытаясь понять, что им нужно. Он стянул с нее трусы. Там вились волосы цвета меда, много волос, а под ними, с левой стороны, виднелось родимое пятно, похожее на пятно от пролитого чая. Наклонив голову, он поцеловал ее там. Его губы ощущали жесткую щетку ее волос, язык пробовал ее влажную плоть.
Он уже чувствовал ее податливость. Ее нервозность куда-то исчезла. Ее руки и ноги раскинулись в разные стороны, вялые, неподвижные, однако бедра нетерпеливо рвались к нему навстречу. Не торопясь, он с наслаждением обследовал все складки ее женского органа. Ее движения стали более порывистыми.
Она оттолкнула его голову, лицо ее покраснело, дыхание участилось. Дотянувшись до тумбочки, она открыла его бумажник и нашла презервативы — три штуки в небольшом бумажном пакетике. Трясущимися пальцами разорвав пакет, она достала одну штуку и надела ее на Пола. После этого она оседлала его, лежавшего на спине, склонилась, чтобы его поцеловать, и прошептала на ухо:
— Ну что, парень, надеюсь, во мне ты хорошо себя чувствуешь. — Затем она выпрямилась и начала двигаться.
— Сними сорочку, — сказал он.
Она стянула ее через голову.
Он смотрел на нее снизу вверх, ее милое лицо было чрезвычайно сосредоточено, прекрасные груди восхитительно двигались. Он чувствовал себя счастливейшим мужчиной на свете. Ему хотелось, чтобы так продолжалось вечно, чтобы не наступал рассвет, не наступало завтра, чтобы не было ни самолета, ни парашюта, ни войны.
В жизни нет ничего лучше любви, думал он.
Когда все закончилось, первое, о чем подумала Флик, было «Что я скажу Мишелю?».
Тем не менее она не чувствовала себя несчастной. Она все еще была полна любви и желания к Полу. За короткое время он стал ей ближе, чем когда-либо был Мишель. Ей хотелось всю оставшуюся жизнь каждый день заниматься с ним любовью. Но это влекло за собой проблему. Ее семейная жизнь закончилась, и она должна была сообщить об этом Мишелю, как только его увидит. Она даже на несколько минут не станет притворяться, что относится к нему так, как раньше.
Мишель был единственным мужчиной, с кем она была близка до Пола. Она должна была сказать об этом Полу, но ей казалось нелояльным говорить с ним о Мишеле — как будто это было большим предательством, чем просто измена. Однажды она скажет Полу, что он всего лишь второй ее любовник, возможно, скажет, что он лучший, но никогда не расскажет ему о том, каким был секс с Мишелем.
Тем не менее с Полом не только секс был другим, другой стала она сама. В отличие от Пола она никогда не спрашивала Мишеля о его раннем сексуальном опыте. Она никогда не говорила ему «Трогай все, что хочешь». Она никогда не надевала на него презерватив, не садилась на него, чтобы заняться любовью, и не спрашивала, хорошо ли он себя в ней чувствует.
Когда она улеглась рядом с ним на кровати, в ней как будто проявилась другая личность, как это было с Марком, когда он вошел в клуб «Крест-накрест». Она вдруг почувствовала, что может все, что ей понравится, может сделать все, что ей заблагорассудится, может быть сама собой, не беспокоясь о том, что о ней подумают.