Одна из особенностей жизни заключается в том, что необходимое порой становится лишь желаемым, а желаемое – необходимым. Этот закон неумолимо действовал и в самых известных любовных драмах, которые когда-либо знала человеческая история, и он же определял повседневные привычки даже предельно неромантичных людей.
Чего я только не пережила за четыре года знакомства с Ирен Адлер! Мне неоднократно довелось испытать и удивление, и потрясение, и самые неожиданные повороты в собственной жизни. Мы жили в бедности, но при этом непринужденно, как богема. Забавно, что этим словом, которым французы называют цыган, теперь в насмешку стали именовать людей искусства, не стесняющих себя следованием нормам и правилам. Хотя Ирен неумолимо карабкалась вверх по карьерной лестнице и теперь часто пела в операх, ей по-прежнему не удавалось подкрепить финансовой обеспеченностью свою необоримую тягу к независимости.
Наша квартира вполне нас устраивала, хотя мы давно могли перебраться в жилье поприличнее. Гардероб Ирен стал куда разнообразнее и богаче, мою подругу узнавали все чаще, но мы не видели необходимости в переезде, оставаясь вполне довольными нашим домом и соседями. Со временем мне даже стали нравиться итальянские серенады уличных торговцев. Более того, несмотря на то, что я всегда была далека от музыки, у меня начал развиваться музыкальный слух.
Ирен по-прежнему с охотой бралась за разные головоломные задания и порой даже выполняла их. Я трудилась и дальше, с гордостью нося звание машинистки. Слово, обозначавшее мою профессию, было новым и отчасти напоминало мне суффиксом «пианистку» или «артистку», что, признаться, доставляло мне определенное удовольствие (впрочем, я тут же напоминала себе о существовании и других слов с подобным суффиксом, куда менее приятных, например «атеистка», что сразу же усмиряло мою гордыню).
При этом надо понимать, что Ирен была артисткой, представительницей богемы, вольной птицей, а себе я отвела роль летописца. Однако, несмотря на эту роль, за время нашего с ней знакомства я избавилась от многих навязанных мне в детстве предрассудков и не раз удивила не только подругу, но и саму себя.
Впрочем, ничто не предвещало череду событий, ставших испытанием моей решительности и верности, начало которой было положено дождливым мрачным октябрем 1885 года.
Сперва все выглядело достаточно невинно. Я никогда не забуду те мрачные пасмурные дни, постоянный туман и вечную серую пелену дождя. Хотя я неизменно каждым вечером оставляла туфли сушиться у очага, они практически постоянно были мокрыми. На меня сыпались заказы. С Ирен мы практически не виделись, встречаясь лишь изредка и ненадолго, когда каждой из нас снова нужно было куда-то бежать. «Как корабли в Атлантическом океане», – шутила подруга.
Однажды в четверг, когда день клонился к вечеру, я сидела у камина и грела ноги, затянутые в мокрые чулки. Неожиданно в квартиру влетела Ирен. От нее тянуло влагой и холодом. Не снимая шляпы и перчаток, она швырнула свою незаменимую муфту так близко к огню, что она непременно вспыхнула бы, не успей я вовремя ее подхватить.
– Да пусть она хоть в пепел обратится, черт с ней! – вскричала Ирен. – Если дело выгорит, я еще десять таких же куплю! – Не в силах скрыть возбуждения, она принялась ходить по гостиной, пытаясь распутать узел на связке бумаг, которую принесла с собой.
– У тебя же сапожки мокрые, – всплеснула я руками, – их сушить надо! Садись давай, сейчас я тебе чайку…
– Да к черту этот чай! К черту сапожки! Теперь я буду носить лишь хрустальные туфельки!
Подруга кинулась к пианино и, устроившись за ним удобнее, положила руки на клавиши.
– Ирен, ты что, сошла с ума? – с ужасом спросила я, поднимаясь.
– Нет, мне просто повезло. Очень повезло. Ты посмотри, музыка, написанная рукой самого композитора. Слушай!
Она разложила листки с нотами и вскоре заиграла приятную живую мелодию.
– Миленько. Народные мотивы…
– Именно так, моя дорогая Нелл. А теперь попробуй догадаться, из какой страны композитор.
– Он не англичанин? Тогда… тогда, пожалуй, немец.
– Почти угадала. Давай посмотри слова песни…
Я подошла и, надев пенсне, наклонилась к нотам:
– Какой странный язык. Сплошные согласные. Если бы меня попросили набрать такой текст, я бы сошла с ума. Это не немецкий. И даже не голландский.
– Это чешский, – торжествующе заявила Ирен, хотя причина ее радости пока оставалась для меня загадкой.
– Чешский? И кому взбрело в голову писать песни на чешском?
– Мистеру Антонину Дворжаку, знаменитому чешскому композитору – вот кому. И я буду их петь. Ну, по крайней мере, одну из них.
– Но ты же не говоришь по-чешски.
– От меня и не требуется говорить на этом языке. Мне надо на нем петь.
– И как тебе удастся выговорить такое? Это же невозможно!
– Я нашла чешского скрипача, и он мне написал транскрипцию. Мне надо все выучить к воскресенью. Я выступаю на концерте в честь мистера Дворжака в квартире Генри Литтлтона [23] . Для меня это не просто огромная честь, но и небывалый шанс заявить о себе.
– А почему тебе об этом сообщили так поздно? Я бы на такое ни за что не согласилась. Как ты собираешься в столь ничтожный срок выучить новую песню на незнакомом тебе языке?
– Все дело в практике. Повторение мать учения, – твердым голосом ответила Ирен. Таким тоном она обычно разговаривала во время уроков с безнадежно бездарной Софией. – Надеюсь, тебе есть чем заняться завтра и послезавтра, в субботу. Времени у меня действительно мало, а работы – масса. Думаю, мне придется дневать и ночевать за этим бедным пианино вплоть до воскресенья.
– Тогда я и вовсе глаз не сомкну, – сказала я. – Я могу чем-нибудь тебе помочь?
– Ты умеешь шить?
– Естественно, умею… – Ахнув, я села в кресло: – Поняла. Мало того, что тебе к воскресенью требуется выучить новую песню, а заодно и чешский язык, тебе еще нужно новое красивое платье. Я сделаю все, что смогу. Что-нибудь еще?
Ирен пропела длинную фразу на каком-то тарабарском языке с кучей шамкающих звуков, отчего мне показалось, что рот моей подруги набит картошкой.
– Скажи, что я пою так, словно чешский мой родной язык. Больше мне ничего от тебя не нужно.
– Ирен, дорогуша, для меня что чешский, что венгерский – все едино.
С этими словами я умчалась по делам в б́ольший и безгранично более понятный для меня мир.
* * *
К воскресенью мне казалось, что еще вот-вот – и по-чешски заговорю уже я. В ходе воскресного концерта должны были исполнять «Цыганские мелодии» Дворжака, сочинение, включавшее семь песен. Ирен досталась четвертая по счету песенка под названием «Když mne staŕa matka». Передать, как это название звучало, – выше моих сил. Я вообще не понимала, как можно говорить на этом языке, а странные значки над буквами больше всего напоминали мне дохлых мух. По словам подруги, название переводилось как «Помню, мать, бывало, мне песню напевала». В принципе, я поверила бы в любой вариант перевода, в том числе и «Помню, пением своим Ирен спать мне не давала».