Годфри вручил свою шляпу и трость Софи, а затем сел на стул рядом со мной и тоже принялся сматывать клубки.
– Как поживали твои подопечные, пока нас не было? – спросил он.
– Ужасно. Казанова линяет – повсюду перья.
– Надеюсь, ты их не выбросила? – встряла Ирен. – Они будут божественно смотреться на шляпке.
– Одобрит ли месье Ворт?
– Он, вполне возможно, даже захочет сделать из них платье.
– У меня как раз есть птица, которую можно целиком пустить на это дело, – проворчала я.
Обсуждаемая птица из стоящей рядом клетки тут же пропела несколько нот из вагнеровского хора пилигримов, и такой удачный выбор приветственного гимна для возвратившихся Ирен и Годфри заставил меня простить крапчатую голову Казановы.
– И Люцифер тоже линяет чудовищно.
– Ага! – сказал Годфри. – Из его шерсти можно связать шаль для Ирен.
Ирен добродушно погрозила мужу и уселась в кресло.
– А как твоя дикарка Мессалина?
Я на секунду прекратила свое механическое занятие.
– Мессалина принадлежит Квентину. Я всего лишь приемная мать. Она проказничает, как обычно, но хотя бы оставляет клоки шерсти только в саду.
Годфри посмотрел на Ирен:
– Хочешь и их присвоить?
– Нет, мех я оставляю иностранкам. Итак, Нелл, – подруга пристально посмотрела на меня, как Люцифер, когда он выслеживает Казанову, – как прошло твое возвращение домой?
Я вздохнула и положила пряжу на колени.
– Как ты и обещала. Долгое, но скучное, непримечательное путешествие.
– Непримечательное? – Ирен выпрямилась в своей самой по-королевски требовательной позе. – Ничего не произошло?
– Разумеется нет. Ровным счетом ничего.
Не часто мне доводилось видеть, как Ирен теряет дар речи от моего остроумия.
– Ничего? – повторила она, глядя на Годфри огромными глазами. – И ты никого?..
– Конечно, – добавила я скучным тоном, – меня крайне удивила и обрадовала новая встреча с Квентином Стенхоупом, и я очень оценила твою предусмотрительность, раз ты устроила мне такое сопровождение. Я вполне понимаю необходимость соблюдать осторожность, так как Квентин рассказал мне, что снова работает шпионом на Министерство иностранных дел. Он пояснил, что считаться погибшим – огромное преимущество в подобной работе.
– Но он… больше ни о чем с тобой не говорил?
– А о чем еще нам говорить, Ирен? Я была рада, когда узнала о его участии во всем этом деле. – Я повернулась к Годфри и пояснила: – Ведь именно Квентин был тем человеком в темных очках, который дал нам путеводитель, представляешь? – Я снова посмотрела на Ирен. – И я не очень разозлилась на тебя и Аллегру за то, что вы первыми увидели Квентина, а мне не только ничего не сказали, но даже не сообщили, что бедняга не умер.
Ирен потеряла дар речи. Годфри воспользовался столь редкой возможностью и, извинившись, вышел из комнаты.
– А как ваш с Годфри отпуск? – спросила я.
– Великолепно! Вена столь же восхитительна, как о ней говорят. Мы катались, гуляли, ели, болтали, танцевали, ходили в театр, жили в лучших отелях – все было великолепно. – Ее глаза с пониманием посмотрели на меня. – Верно говорят: больше всего мы ценим то, что можем – или боимся – потерять.
– Это правда: в опасности и в отдалении чувства горят ярче.
Ирен жадно подалась вперед в своем кресле:
– Ну?
– Что – ну?
– Как же ты пришла к осознанию истинности этого афоризма?
– Путем постоянных и пристальных наблюдений, Ирен. Ты же знаешь, что я веду дневник.
– Конечно знаю. И что за главы там появились со времени твоего возвращения из Праги?
– Ты меня смущаешь. Дневник – это личные записи, разве что я сама захочу поделиться ими с кем-нибудь.
– Но ты не хочешь поделиться со мной подробностями своих недавних… приключений? – разочарованно протянула Ирен.
Я улыбнулась и подмигнула:
– Равно как и ты не хочешь делиться с Годфри информацией о том, что связной Квентина в Министерстве иностранных дел – это мистер Майкрофт Холмс.
– Но я не знала этого! – воскликнула Ирен в крайнем негодовании.
– Я тоже не знала, пока Квентин мне не сказал. Но я уверена, что от Годфри ты эту информацию утаишь, как утаила и тот факт, что во время воплощения плана по возвращению короля Квентин поддерживал связь с Шерлоком Холмсом.
Ирен глубоко откинулась на спинку кресла:
– Я ничего не скажу мужу. У Годфри и так достаточно забот.
– Ты говоришь о Татьяне? – сообразила я. – Тебе тоже придется о ней позаботиться.
– Но как же Квентин? – спросила Ирен с ноткой обиды.
– А вот о Квентине позабочусь я.
Ирен рывком поднялась и метнула в меня яростный взгляд. Будь у нее хвост – встал бы дыбом.
– Пойду найду Софи и спрошу, что ее тетушка собирается готовить на ужин. Я ужасно проголодалась, и раз уж меня не кормят новостями, придется довольствоваться едой.
Я тайком улыбнулась, когда моя подруга вышла из комнаты, и все еще продолжала улыбаться, когда через пару минут заглянул Годфри.
– А где Ирен? – спросил он.
– Наверняка дуется в саду над грядками лука.
– Ты же не злишься на наш маленький обман, Нелл?
Я отложила работу и посмотрела на Годфри:
– Как могу я злиться на такое воссоединение, пусть даже меня немного… встревожила его внезапность.
– Но Стенхоуп с этим прекрасно справился, да? – спросил Годфри с лукавой искрой в глазах цвета олова.
– Ты ведь знаешь, Годфри, Квентин прекрасно справляется с любым делом, – скромно ответила я.
– И, похоже, наша дорогая мисс Хаксли тоже справляется прекрасно, – добавил он, глядя на меня так испытующе, что я покраснела.
Вернувшись к сматыванию клубков, я лишь загадочно заметила:
– А насчет нашей дорогой мисс Хаксли – узнаем в свое время.
Осведомленный и внимательный читатель уже, наверное, понял, что приведенные отрывки из дневников Пенелопы Хаксли примечательны отсутствием всякого подтверждения описанных событий в так называемом Каноне произведений о Шерлоке Холмсе.
За исключением того, что сам великий сыщик упоминал о своем родстве с французским семейством по фамилии Верне, ни одна крупица информации, приведенной мисс Хаксли, не имеет документальных доказательств.
Холмс уверял, что состоит в родственных отношениях с Эмилем Жаном Орасом Верне [39] , художником-баталистом (военная тема во французской живописи весьма популярна), который умер в 1863 году. Если сестра Верне была бабушкой Холмса, Орас являлся его двоюродным дедом. В свою очередь сын Верне, Эмиль Шарль Ипполит (1821–1900), тоже был художником – он писал пейзажи. Однако Холмс, судя по запискам доктора Уотсона, ни разу не упоминал ни о каких контактах с французским творческим семейством. Мари Августина Верне (1825–1898), возможно, является дочерью Ораса или его племянницей, но страницы истории, посвященные хитросплетениям генеалогического древа обсуждаемой фамилии, увы, весьма размыты, особенно в тех областях, которые касаются членов семьи женского пола.